рефераты бесплатно
 

МЕНЮ


Художники передвижники

Художники передвижники

ПЕРЕДВИЖНИЧЕСТВО

ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ

Когда накануне столетия императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге

четырнадцать учеников взбунтовались, отказавшись участвовать в конкурсе на

большую золотую медаль, вице-президент академии князь Гагарин попросил

начальника Третьего отделения собственной канцелярии Его Величества

канцелярии князя Долгорукова сделать так, чтобы в газетах и журналах ничего

не писали об этом. Князь Долгоруков охотно выполнил просьбу. Ни строчки, ни

слова о неслыханном происшествии не просочилось тогда на страницы газет и

журналов, и долго еще бдительные цензоры вымарывали отовсюду любое

упоминание о неприятном событии. Но утаить случившееся разумеется не

удалось, и недалеко было время, когда день 9 ноября 1863 года стал памятным

днем для всех кто знает и по-настоящему любит русскую живопись.

Четырнадцать учеников академии приглашены были на утро 9 ноября в

правление, чтобы выслушать программу конкурса на большую золотую медаль.

Это были люди в цветущем возрасте двадцати трех - двадцати шести лет,

лучшие из лучших. Каждый из них получил за годы учения две серебренные и

малую золотую медали. Но теперь, в эти торжественные минуты, они выглядели

озабоченными и усталыми. Некоторые, казалось, не спали всю ночь (как

выяснилось в последствии так оно и было). Одетые в поношенные, но

вычищенные накануне и тщательно наглаженные сюртуки , они стояли в молчании

перед высокой и тяжелой дверью конференц- зала, ожидая вызова.

Наконец дверь распахнулась. В глубине за длинным овальным столом крытым

темно-зеленой суконной скатертью, мерцали золотом и серебром орденские

звезды сановитых членов совета академии. Ученики вошли один за другим,

здороваясь, и молча остановились в правом углу зала. Князь Григорий

Григорьевич Гагарин, генерал и вице-президент академии, блестящий

рисовальщик и акварелист, любитель и знаток византийских икон и

византийского орнамента, поднялся с бумагою в руке и стал читать: "Совет

императорской Академии художеств к предстоящему в будущем году столетию

академии для конкурса на большую золотую медаль для конкурса по

исторической живописи избрал сюжет скандинавских саг: "Пир в галле". На

троне бог Один, окруженный богами и героями , на плечах у него два ворона.

В небесах сквозь арки дворца Валгалы, видна луна, за которой гоняться волки

...". Он читал все это басовитым рокочущим голосом, держа в одной руке на

весу бумагу, а другой перебирая серебряные наконечники акселебентов на

груди. Толстые генеральские эполеты покойно лежали на его плечах.

Ученики хмуро слушали. Наконец чтение кончилось. Опустив бумагу князь

Гагарин произнес, отечески глядя на стоящих в углу: "Как велика и богата,

даваемая вам тема, насколько она позволяет человеку с талантом высказать

себя в ней и, наконец, какие и где взять материалы, объяснит вам наш

уважаемый ректор, Федор Антонович Бруни." Сидевший справа от президента

благообразный старик, четверть века назад прославившийся картиной своей

"Медный змий", тихо поднялся, украшенный, как и многие другие члены совета,

нагрудной муаровой лентой и орденскими звездами. Сохраняя на лице выражение

значительной задумчивости, он направился неслышными шагами в сторону

учеников, стоявших в угрюмом молчании, - и тут произошло нечто небывалое.

Один из четырнадцати, худощавый и бледный, с негустой бородкой и глубоко

посаженными пристальными глазами на скуластом лице, вдруг отделился и вышел

вперед навстречу ректору. Бруни остановился в недоумении. Мундиры, ленты и

звезды за овальным столом шевельнулись и замерли.

"Просим позволения сказать перед советом несколько слов," - произнес глухим

от волнения голосом вышедший вперед. - "Мы подавали дважды прошение, но

совет не нашел возможным выполнить нашу просьбу... Не считая себя вправе

больше настаивать и не смея думать об изменении академических

постановлений, просим освободить нас от участия в конкурсе и выдать нам

дипломы на звание свободных художников."

Косматая голова пятидесятилетнего Пименова, профессора скульптуры, которому

Пушкин посвятил когда-то экспромт "На статую играющего в бабки", откинулась

и замерла в удивлении. В тишине из-за стола послышалось недоверчиво-

изумленное: "Все?". "Все!" - ответил вышедший вперед. Поклонясь, он

решительно направился к двери. За ним двинулись остальные. "Прекрасно,

прекрасно!" - прозвучал им в след насмешливый голос Пименова.

Выйдя из Конференц-зала в канцелярию, каждый проходил к столу

делопроизводителя и вынимал из кармана сюртука сложенное в четверо

прошение. Тексты всех прошений были одинаковы: "По домашним обстоятельствам

не могу продолжать учение ..." Подписи же стояли разные: Корзухин, Шустов,

Морозов, Литовченко, К. Маковский, Журавлев, Дмитриев-Оренбургский, Вегин,

Григорьев, Песков, Петров. Прошение, говорившего от имени всех перед

советом было подписано: И. Н. Крамской.

Тем временем в конференц-зале разыгралась пренеприятная сцена. Один из

четырнадцати "бунтовщиков", Заболотский, не вышел, остался в зале, как бы

желая сделаться свидетелем наступившего там замешательства. Он стоял в

углу, щуплый и темноволосый, на лице его блуждала растерянная полуулыбка.

"А вам чего угодно, сударь?" - спросил, едва сдерживая раздражение, князь

Гагарин, продолжавший столбом своим выседся на своем предсказательском

месте. "Я ... желаю конкурировать," - через силу выжал из себя Заболотский.

Князь Гагарин усмехнулся. "Разве вам не известно, милостивый государь," -

сказал он едко-насмешливо, - "что конкурс из одного участника не состоятся

не может? Благоволите подождать до следующего года." Заболотский вышел,

униженно кланяясь, унося на улицу застывшую улыбку. Через год он все же

участвовал в конкурсе, провалился и затем исчез бесследно разделив

незавидную долю, уготованную людям нетвердых убеждений.

Между тем к тринадцати положенным на стол делопроизводителя заявлениям

прибавилось четырнадцатое: молодой скульптор Крейтан, также назначенный

конкурировать на большую золотую медаль решил примкнуть к своим товарищам-

живописцам. "Когда все прошения были отданы," - вспоминал спустя четверть

века Крамской, - "мы вышли из правления, затем из стен академии, и я

почувствовал себя наконец на этой страшной свободе, к которой мы так жадно

стремились".

"АКАДЕМИЯ ТРЕХ ЗНАТНЕЙШИХ ХУДОЖЕСТВ"

Чтобы как следует понять причины случившегося, надо ясно представлять себе,

чем была в те годы императорская. Надо окинуть взглядом, столетие прошедшее

со дня ее основания. Надо заглянуть и в более отдаленные времена.

Допетровская Россия не знала "светской живописи". Долгая ночь татарского

ига, междоусобицы и удельные распри - все это намного задержало развитие

страны и наложило глубокий отпечаток на духовную жизнь страны. Вышло так,

что в лихие годины нашествия, неволе и внутренних раздоров одна лишь вера,

религия оставалась общей, единой для всех, потому-то церковь и стала

главной опорой нарождающегося Московского государства. Потому так

всеобъемлюща и всесильна была власть церкви над душами людскими. Под этой

властью принужденно было жить искусство, ей и только ей обязано было

служить. Сумрак средневековья долго не рассеивался над российскими

просторами. Средневековой по духу, по отрешенности от всего земного

оставалось долго и русская живопись. В то время, когда Европа имела за

собой три века Возрождения - Джотто, Леонардо, Рафаэля и Микеланджело, в то

время, когда умер уже Тициан, а слава Веласкеса и Рубенса поднималась

превыше королевской славы, - в это самое время на Руси безвестные "царские

иконописцы" продолжали украшать храмы и боярские терема темноликими и

суровыми образами "нерукотворного спаса", "житиями" и "благовещениями",

строго держась освященных обычаем образцов.

Правда, были среди древних этих образцов и такие, как "Троица" Андрея

Рублева, написанная для собора Троице - Сергеевской лавры еще в начале

XV века, но и сегодня изумляющая людей певучей плавностью линий,

умиротворенностью, добротой и редкостной прелестью цвета. Лазурно-золотые

краски ее - краски неба и спелых полей - как бы источают радостное тепло, а

три изображенных на ней ангела кажутся вовсе не ангелами, а мирно

беседующими юношами, живущими в дружбе и добром согласии. Нельзя

налюбоваться этой драгоценной картиной, ставящей имя Рублева в один ряд с

именами предвестника Возрождения Джотто и гениального юноши-флорентийца

Мазаччо. При всей исключительности природного дарования Андрей Рублев не

был гением-одиночкой; он возвышался лишь как самый высокий колос в щедром

снопе народных талантов. Даже под Византийски-суровым надзором церкви, даже

в бесплотных образах Священного писания лучшие русские мастера выразить

свое понимание прекрасного. И недаром теперь мы восхищаемся жарко горящей

киноварью, смуглым золотом, чистой лазурью, чувством строгой гармонии и

певучими линиями древней русской иконописи. Все это было как бы запевом еще

не прозвучавшей народной песни, залогом будущего, свидетельством

художественной одаренности народа. Но самородкам, подобным монаху Рублеву,

московскому мирянину Дионисию или Симону Ушакову, приходилось туго. Русская

церковь настойчиво требовала изгонять из духовной живописи все земное. В

XVII веке (веке Рембрандта, Рубенса, Веласкеса!) на Руси грозили анафемой

тем, кто осмеливался писать иконы " по плотскому умыслы". Чем дальше, тем

больше хирела иконопись, становясь уделом безымянных мастеров -

"Богомазов", различавшихся лишь по "школам письма" :суздальской,

владимирской, строгановской и другим. Время, однако, выдвигало новые

требования. Наряду с упадком церковной живописи нарождалось искусство

портрета, называвшегося при царе Алексее Михайловиче "парсуной". Правда, в

первых русских парсунах еще очень сильно влияние иконы с ее бесплотной,

застылой неподвижностью; как ни тщательно выписаны в них одежды, лица

остаются безжизненно плотскими. Но уже при Петре вместе с решительной

ломкой старого, вместе с глубокой перестройкой всей русской жизни

появляются действительно талантливые портретисты - Андрей Матвеев,

Иван Никитин. Оба они были обучены за границей (один в Голландии, другой в

Италии). Но Петр, охотно посылая даровитых юношей заграницу, понимал

необходимость своей, русской школы. Отправляя Ивана Никитина в Италию, он

писал своей жене Екатерине в Данцик, чтобы та поручила молодому художнику

написать побольше портретов, "дабы знали, что есть и из нашего народа

добрые мастера". Именно у Петра возникла впервые мысль об устройстве

Академии художеств в России, по образцу академий, давно уже существовавших

в Европе. Но этот свой замысел он так и не успел осуществить, и еще много

лет после его смерти - в темные времена бироновщины и позднее - к русскому

двору приглашались щедро оплачиваемые итальянцы, французы, немцы,

австрийцы, а для украшения дворцов и петербургских парков привозились

статуи из Венеции и Рима. "Добрый мастер" Никитин, любимец Петра, был

сослан взбалмошной и жестокой императрицей Анной в Сибирь. А портретист

Каравакк, приглашенный из Франции, живописец несомненно умелый, но мало

даровитый, задавал всему тон и наделен был правом судить, что хорошо, а что

плохо. Но даже и в те времена засилья заезжих знаменитостей русский талант

пробирался наружу. Крепостной Иван Аргунов, отданный в обучение итальянцу

Ротори, стал умелым портретистом, а в последствии сам обучил Антона

Лосенко, первого нашего исторического живописца. Отец русской науки и

литературы Ломоносов создал школу художников-мазайчистов. А с основанием

Московского университета возникла мысль об открытии здесь художественного

отделения. Но профессора, выписанные для этой цели из Парижа, не пожелали

жить в Москве, вдали от императорского двора и высшей знати, на широко

известные щедроты которой они и рассчитывали, отправляясь в Россию. И вот в

1757 году состоялся указ правительственного сената, которым было проверенно

"Академию художеств здесь, в Санкт-Петербурге, учредить..."

Душою нового учреждения и первым президентом стал елизаветинский

просвещенный вельможа, любитель искусств Иван Иванович Шувалов, а первыми

профессорами - французы Деламод, Лагрене и Желле. Итак, "три знатнейших

художества" - архитектура, скульптура, живопись... Первое - для сооружения

дворцов и соборов, на манер итальянских и французских. Второе и третье -

для украшения их статуями, бюстами, картинами и портретами. Таков был, по

меткому определению В.В. Стасова, "придворно-иностранный" период развития

русского искусства. Придворный - по самой сущности требований, какие

императорский двор ставит перед художниками. Иностранный - по установленной

раз и на всегда системе обучения, строго державшейся правил, выработанных

еще в XVI веке, когда в Италии основана первая в мире академия. По уставу,

"дарованному" Екатериной II, в императорскую Академию художеств зачислялись

на казенный кошт мальчики в возрасте от восьми до двенадцати лет. Набранные

из разных сословий, они поселялись при академии, где жили в больших общих

залах-дортуарах под надзором гувернеров, инспекторов и учителей. Все они

должны были с утра до вечера заниматься рисованием, архитектурой,

скульптурой, музыкой и науками, а если кто-либо не выказывал достаточных

способностей к этим занятиям, то таких заставляли обучаться ювелирному делу

или другому "изящному" ремеслу (среди которых, к слову, числилось и ремесло

часовщика). Ученики разделялись на три возраста - 1-й, 2-й, 3-й. Учась, они

получали за живопись, скульптуру и архитектуру медали; прежде всего

серебряные (малую и большую) - за рисунки, этюды, эскизы, а затем и золотые

- за картины, проекты, скульптуры, задаваемые по конкурсу. Получившие

большую золотую медаль отсылались на счет казны за границу пенсионерами -

на шесть лет. Отличившихся дальнейшими успехами академия награждала званием

академика и профессора. Вот в общих чертах екатерининский устав. Чего же

стоили выбитые по велению императрицы над главным входом в академию слова:

"Свободным художествам"?

ТЯЖЕЛЫЙ КАПКАН

Попытайтесь вообразить себя на месте десяти-двенадцатилетнего мальчика,

привезенного из дедовской Москвы или откуда-нибудь из украинских степей в

императорский Санкт - Петербург и помещенного на казенный кошт в академию.

Здесь, в этих стенах, вам предстоит прожить семь-восемь лет. Встав рано

утром, помолившись вместе с другими и позавтракав за общим столом, вы

отправляетесь в рисовальный класс. Здесь вы будете под бдительным оком

учителей копировать "оригиналы", - проще говоря, гравюры с прославленных

картин (или же подлинные рисунки иностранных и русских художников).

Рафаэль, Микеланджело, Гвидо Рени, Рубенс... Вы приучитесь трепетать перед

этими именами , еще не уразумев глубоких различий между ними. А когда ваш

карандаш покорится руке, когда вы обучитесь самым точным образом повторять

то, что дорогой ценой завоевано другими, вас переведут в "головной класс".

Здесь вы будете рисовать с гипсов - так именуются слепки с античных

скульптур. Долго и прилежно станете вы оттушевывать тонко заточенным

карандашом головы Аполлона Бельведерского, Венеры Милосской, старика

Лаокоона, их идеальные носы и уши, (а затем и торсы), и когда наконец вас

переведут в натуральный класс, то какой некрасивой и несовершенной

покажется вам фигура натурщика Ивана или Тараса, взятого в академию за

хорошее телосложение, но все же никак не выдерживающего сравнения с

Аполлоном! Но не робейте. Мудрые профессора объяснят вам, что некрасивую

натуру надо поправлять, что именно в этом состоит высокое назначение

искусства и что для этого-то вас и отдали на выучку к великим мастерам

древности, потому что истинное, величественное и прекрасное - лишь там, а

все рассеянное вокруг вас ничтожно и несовершенно. Об этом вам будут

твердить ежечасно в классах, мастерских и в аудиториях, и вы постигните

понемногу заманчивую премудрость академических правил, раз и навсегда

сочиненных в Болонье, призывавших "сочетать в одном произведении живописи

чарующую прелесть Корреджо с энергией Микеланджело, строгость линий

Веронезе - с идеальной нежностью Рафаэля"...Вас будут учить истории и

мифологии, анатомии и перспективе, а также законам классической композиции,

и когда наконец вам позволят взяться за первый ваш самостоятельный эскиз,

то вы отлично будете знать, что можно, а чего нельзя. Вы будете знать, как

величавы должны быть позы и жесты ваших героев, как лучше расположить их

(ни в коем случае не спиной, а главных героев непременно лицом к зрителю,

но не в профиль!). Вы будете знать, как должны ниспадать складки драпировок

(не одежды, а именно драпировок, потому что зададут вам не какую-нибудь

низменную тему, а что-нибудь вроде "Прощания Гектора с Андромахой" или

"Принятия Нептуна в сонм планет"). Вы будете, наконец, уметь накладывать

краски так неторопливо и постепенно, чтобы картина ваша, когда вы ее

окончите, была блестящей и гладкой, без малейшего следа вашей кисти, будто

создана не земным существом, а самим богом живописи...

Но вот и кончились года учения. Они не прошли для вас в пустую. Из робкого

несмышленыша вы превратились в умелого мастера. Вы знаете на перечет все

картины из академического музея. Речь ваша стала свободной и плавной, а

рука твердой. В академическом хоре вы поете уже не мальчишеским дискантом,

а ломким баском. Вы по-прежнему бедны, но из последних деньжат покупаете

широкополую шляпу и черную накидку, которую можно было бы носить как плащ,

закинув через плечо. Вы полны самых дерзких надежд на будущее. Каково же

оно? Если вы проявили должное усердие и способности, а также готовность

следовать наставлениям учителей, если вам присуждены были в свое время две

серебряные медали за рисунки, а затем и золотая за самостоятельную

композицию, то вам, счастливцу, дозволенно теперь конкурировать на большую

золотую медаль. Холодея от волнения, вы входите в назначенный час вместе с

другими счастливцами в конференц-зал, где за крытым тяжелой суконной

скатертью столом сидят украшенные орденами вершители ваших судеб - ваши

учителя, всесильный совет академии. Вице - президент, поднявшись,

торжественно читает программу - одну для всех, что-нибудь из древней

истории или из Священного писания ; затем ректор наставительно

растолковывает заданное, а затем... затем вас запрут на сутки одного в

мастерской, на наедине с мольбертом, холстом, красками и с вашей библейской

или древнегреческой темой. Ровно через двадцать четыре часа вы должны выйти

оттуда, неся в руках пахнущий свежей краской эскиз, от которого отступить

уже нельзя будет ни на полшага. Но что ж тут такого - за минувшие годы

достаточно поднаторели в "Битвах Самсона с филистимлянами", "Прощаниях

Гектора" и "Притчах о винограде". Беритесь за кисть смелее, делайте, как

учили вас, строго держась "законов прекрасного", и тогда, быть может,

судьба улыбнется : вам присудят большую золотую медаль и пошлют на шесть

лет в Италию. Там вы на первых парах будете жить как в несбыточном сне. То,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11


ИНТЕРЕСНОЕ



© 2009 Все права защищены.