Проблемы Церкви и религиозного сознания в России во второй половине ХIХ - начале ХХ веков

религиозный путь, судьба.

Предметным содержанием всей проповеди Леонтьева был призыв к

«страху» как к орудию отрезвления забывшегося человечества, - к страху

перед Богом, а тем самым и перед тем, что Им установлено на земле как

власть и порядок, главнее же всего – к страху перед неповиновением

Церкви1. Мыслитель был крепко и традиционно

____________________________________________________________

1 . Зайцев К. Любовь и страх // М. – 1994. № 11.- с.192

церковный человек. Авторитет церковной иерархии имел для него огромное

значение. Но его православие – не русское, а византийское, греческое,

исключительно монашески-аскетическое и авторитарное, строго

иерархическое. Он шел к монашеству и кончил монашеством (принял

постриг с именем Климента). «Гуманитарное лжехристианство с одним

бессмысленным всепрощением своим, со своим космополитизмом – без ясного

догмата, с проповедью любви, без проповеди «страха божьего и веры»; без

обрядов, живописующих нам самую суть правильного учения… Такое

христианство есть все та же революция, сколько не источай она меду; при

таком христианстве ни воевать нельзя, ни государством править; и Богу

молиться незачем… Такое христианство может лишь ускорить всеразрушение.

Оно и в кротости своей преступно»1, - утверждал К. Леонтьев, выступая

против смешения гуманизма и христианства. У Леонтьева было отвращение к

морализму в религии, он с особенной враждой относился ко всяким

подменам религиозных начал морально-гуманистическими. У него была

глубокая антипатия к «евангельскому» христианству, к принятию Христа

не через Церковь.

«Об одном умалчивать, другое игнорировать, третье отвергать

совершенно; иного стыдиться и признавать святым и божественным только

то, что наиболее приближается к чуждым православию понятиям

европейского утилитарного прогресса – вот черты того христианства,

которому служат теперь, нередко и бессознательно, многие русские

люди и которого, к сожалению, провозвестником в

____________________________________________________________

1 . Бердяев Н.А. О русской фолософии: Сб.: В 2 ч.- Свердловск: Из-во

Урал. ун-та, 1991.- Ч.1. – с. 264

числе других, явился граф Л.Н. Толстой»1, - термин «розовое

христианство» Леонтьев вывел, подвергая оценке, с точки зрения строго-

православного мироощущения, взгляды Толстого и Достоевского. В чем же

заключается «розовость»? По Леонтьеву, прежде всего в том, что оно

затушевывает спасительное значение «страха Божьего» в душе человека.

Мыслителю совершенно чужда славянофильская идея соборности с

народническим, демократическим, как ему казалось, оттенком. Он

решительный сторонник иерархического начала в Церкви. Для него

монашество было цветом православия. Православие же славянофильское было

народно-бытовым. Византийское православие «для государственной

общественности и для семейной жизни – есть религия дисциплины. Для

внутренней жизни нашего сердца – оно есть религия разочарования,

религия безнадежности на что бы то ни было земное», - думал К.Н.

Леонтьев.

Дальнейшее развитие православия, по Леонтьеву, может идти «не в

какую-то национально-протестантскую сторону, а скорее в сторону

противоположную, или действительно сближаясь с Римом, или еще лучше,

только научась многому у Рима, как научаются у противника заимствуя

только силы, без единения интересов».

У Леонтьева, гения русского консерватизма ( как называли его в

начале нашего века ), очень мало общего с консерватизмом официальным,

государственным, с консерватизмом Победоносцева. Сам себя он называл

принципиальным или идейным консерватором. Дорогими, требующими и

достойными охранения он считал главным образцом, отметил В. Соловьев,

во-первых – реально-мистическое, строго церковное и монашеское

христианство византийского и

____________________________________________________________ 1. Зайцев

К. Любовь и страх // М. – 1994. № 11. – с. 186

отчасти римского типа; во-вторых – крепкую, сосредоточенную

монархическую государственность; в-третьих – красоту жизни в самобытных

национальных формах1. Все это, считал Леонтьев, нужно охранять против

одного общего врага – уравнительного буржуазного прогресса. Мыслитель

чувствовал себя ближе к В. Соловьеву, особенно в отношении

положительных симпатий к католичеству. В некоторых других вопросах

чувствуется огромное различие между В. Соловьевым и К. Леонтьевым.

Соловьев чувствует призвание пророческого служения в Церкви, он дерзает

религиозно творить. Леонтьев же прежде всего спасается в Церкви,

Леонтьев был человек возрождения светского, мирского. Соловьев же был

именно человек возрождения духовного, религиозного. Сочувствуя

соединению Церквей и находя проповеди В. Соловьева правильной, он

убеждается в том, что против крайности нигилизма нужны другие крайности

– религии и мистицизма, а не буржуазная этика2. В католичестве, по

Леонтьеву, есть огромная сила для противодействие нигилизму и

революционному разрушению, большая чем в православии. Несмотря на явные

симпатии иерархического православия, Леонтьев не считал возможным

ограничить жизнь Церкви одним охранением известного, испытанного и

общепризнанного. «Миряне могут и должны мыслить и писать о новых

вопросах», - для христианства важна простота сердца, а не простота ума.

По Леонтьеву, Церковь должна быть независимее нынешней, иерархия должна

быть сильнее, властнее, сосредоточение. Он не только не верит в

возможность христианской

____________________________________________________________

1 . Соловьев В.С. Леонтьев ( ст. из энцикл. словаря ) // Собр. соч. в 2-

х т. – М.: Мысль, 1988. – Т 2.- с.414

2. Леонтьев К. Кто правее? Письма В.С. Соловьеву / Наш современник. –

1991. № 12. – с. 172

общественности, как царства правды и блаженства, но и не хочет ее.

Такую христианскую общественность он подозревает в сочувствии

гуманизму, либерально-эгалитарному прогрессу. Он и от своего любимого

Соловьева отвернулся, когда почувствовал в нем смешение христианства с

гуманизмом и прогрессом. Либерально-эгалитарный прогресс он связывал с

наступлением конца мира. Предчувствуя мировую революцию, в которой

погибнут все святыни и ценности благородного старого мира, надеялся,

что после того как человечеством будет испытана «горечь

социалистического устройства», в нем начнется глубокая, религиозная

реакция, и тогда в самой науке явится «сознание своего практического

бессилия, мужественное покаяние между смирением и правотой сердечной

мистики и веры». Но надежда эта еле теплилась и под конец совсем

исчезла. Для остановки противохристианского, противоцерковного

движения, по мнению Леонтьева, нужна была сильная царская власть. Но,

понимая, что нельзя победить лишь реакцией, Леонтьев возлагает надежды

исключительно на «подмораживание», как и Победоносцев.

Религиозная судьба К.Н. Леонтьева – трагическая и страдальческая.

Религиозная проблема его жизни неразрешима была средствами, которыми он

хотел ее разрешить. Он был мучеником переходной религиозной эпохи. Всей

судьбой своей он дает материал для решения религиозно-философских

проблем, но сам он не решает таковые. «Этот «реакционер» был очень

чуток к подземным гулам надвигающегося грядущего. Но сознание его было

подавленно страшными кошмарами»1, -правильно заметил о нем Бердяев.

____________________________________________________________ 1. Бердяев

Н.А. О русской фолософии: Сб.: В 2 ч.- Свердловск: Из-во Урал. ун-та,

1991.- Ч.1.- с. 281

В заключение нужно сказать, что Леонтьев был благородным

аристократическим мыслителем, защищавшим неравенство и иерархический

строй во имя высших качеств культуры и красоты жизни, а не во имя каких

либо своих корыстных интересов. В чем причина его религиозной неудачи?

Он отрицает гуманизм, бежит от человека, как от греха и соблазна. Для

него христианство не было религией Бого-Человека и Бого-Человечества,

вот почему он не мог вступить на путь религиозного творчества. В

религиозном сознание Леонтьева не было ответа на религиозную проблему

космоса и человечества.

Значение К.М. Леонтьева не было до конца понято его современниками,

по словам Бердяева, он был «не годен для общего употребления»1, т.к. в

мире должен происходить не только процесс разложения и умирания, но и

процесс религиозно-творческий. Между тем Леонтьев остается живым и для

нашего времени, для нашей религиозной и социальной мысли. Писание

Леонтьева не просто исповедь или поучение, а активная борьба с

наседающим злом и страстная исповедь, обращенная к людям с призывом

подумать о непосредственно грозящей им гибели и, пока не поздно, -

обратиться на путь спасения», - считает священник Кирилл Зайцев2.

Существуют очень разные формы ухода от Церкви, укрывающиеся за

завесой любви. Нет обличителя подобной тенденции более сильного, чем

К.Н. Леонтьев, и в этом его несомненная заслуга. Он как бы говорит:

бегите от тех, кто со словами любви на устах уводит вас от Церкви, а

прежде всего научитесь бояться, т.е.

____________________________________________________________

1 . Бердяев Н.А. О русской фолософии: Сб.: В 2 ч.- Свердловск: Из-во

Урал. ун-та, 1991.- Ч.1.- с.283

2. Зайцев К. Любовь и страх // М. – 1994. № 11. – с. 187

отказываться от самоуверенности… и, не мудрствуя лукаво- свободно,

легко отдайтесь руководству Церкви. Особенно актуальной эта мысль

покажется тем, кто разделяет мнение о том, что православие это вера не

в Бога, а в Церковь.

3.2. «Новое религиозное сознание»

о проблемах Церкви, государства, личности

Начало ХХ века ознаменовалось для большей части российской

интеллигенции новыми духовными исканиями. На это были свои причины:

неудовлетворенность господством позитивизма, кризис народнической

идеологии и практики; разочарование в марксизме с его «царством

свободы»; девальвация прежних ценностей гуманизма и рационализма.

Одновременно усилились апокалиптические предчувствия и ожидания.

Вера в знамения и символы особенно характерна в переломную эпоху рубежа

веков. Немало этому способствовала и социально-политическая ситуация в

стране.

«Двадцатый век… Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла,

Еще страшнее и огромней

Тень Люциферова крыла», -

предрекал А. Блок.

Названные выше причины объясняют обращение в религиозно-

идеалистической философии, к поиску не царства Свободы ( как у

марксистов ), а Царства Духа внутри нас.

Сторонники «нового религиозного сознания» обратились к проблеме

отношения Церкви и интеллигенции. Они «жаждали религиозного освящения

жизни, освящения всемирной культуры, новой святой любви, святой

общественности, святой «плоти», преображенной «земли».

Увидев в начале ХХ века так называемый «бунт» многих православных

митрополитов и епископов, выступающих за созыв Поместного Собора, за

проведения реформ внутри Церкви и за представление ей элементарной

независимости от государственного аппарата, среди интеллигенции

началось «определенное брожение»1. В кругу, связанном с

раннесимволистской богемой, возник не только вопрос о религии, но и

стремление к Церкви, желание услышать ее голос. Церковь также нуждалась

в серьезном обновлении, понимании миром своих новых задач. Многие

священники понимали опасность ослабления влияния Церкви на верующих,

призывали к очищению от всего постного и отжившего. В среде профессоров

Санкт-Петербургской, Московской, Казанской и Киевской духовных академий

росло осознание необходимости поиска путей укрепления православия, его

«оживления» через взаимодействие с интеллектуальной элита России. Так

родилась идея религиозно-философских собраний, учредители которых (

Мережковский, Философов, Миролюбов, Тарнавцев ) сумели заручиться

поддержкой петербургского митрополита Антония ( Владковского ) и

получить разрешение на открытое слушание у обер-прокурора Л.П.

Победоносцева.

____________________________________________________________ 1.

Бессмертный А.Р. Национализм и универсализм в русском религиозном

сознании // На пути к свободе совести / Сост. и общ. ред. Фурмана Д.Е.

и О. Марка – М.: Прогресс, 1989. – с.156

К 1901 году Д. Мережковский и З. Гиппиус ( с 1889 года она жена

Мережковского ) уже имели более или менее ясное представление о том,

какими средствами «создавать» новое религиозное сознание в обществе.

Но, критикуя официальную государственную Церковь, они не хотели

оказаться и вне Православия. У Гиппиус тогда возникла идея создания

интимного творческого союза, союза единомышленников. Выбор ее пал на

Д.В. Философова, который разделял их мысли о «новом религиозном

сознании», призванном спасти общественную мысль и русскую духовность от

оскудения и деградации.

Уже первые собрания изменили представление интеллигенции о

духовенстве. Д. Мережковский писал: «Они шли навстречу миру с открытым

сердцем, с глубокой простотой и смирением, со святым желанием понять и

помочь взыскать погибшее»2. Председателем, открывшихся в 1901 году в

Петербурге религиозно-духовных собраний, был молодой, либеральный и

очень популярный ректор Петербургской духовной академии епископ Сергий

( Страгородский ), будущий патриарх. Все доклады и прения собраний

публиковались. На собраниях поднимались вопросы «о духе и плоти,

«христианской общине» и общественности в широком смысле; об отношении

Церкви и искусства, брака и девства; Евангелия и язычестве»,

вспоминает В.В. Розанов3. Члены общества выступали как

против старой, омертвевшей церкви, старого остановившегося

религиозного

____________________________________________________________

1. Мережковский Д.С. Грядущий хам. - М.: Молодая гвардия, 1992. – с.59

2. Розанов В.В. О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира: Сб. – В 2-х

т. – Т1. – М.: Правда, 1990. – с.612

сознания и «освященной им государственности»1, так и против

«анархического иррационализма, хаотической мистики»2 и основанного на

них общественного нигилизма. Несмотря на существование противоречий,

разделяющих интеллигенцию и Церковь, собрания стали приносить плоды.

Вокруг них образовалась новая среда, в них видели большие творческие

возможности. Важно заметить, что влияние соловьевских идей на светскую

часть собраний было определяющим. Показательны в этом плане идеи

вдохновителя религиозно-философских собраний Д. Мережковского

относительно вопроса о «параличе Церкви». Он, как и В. Соловьев,

убежден, что «Петр в этом смысле ничего не сделал с Церковью; он только

подвел итог тому, что было сделано до него и помимо него, только выявил

внутренний болезненный процесс, который совершался в самой церкви и

который привел ее к состоянию паралича»3, таким образом Петр I был

только орудием. Кажется, кризис церкви он выводит из самых основ всего

исторического христианства.

Впервые на заседаниях собраний был открыто поставлен вопрос:

насколько православно самодержавие не в своей идеальной возможности, а

в своей реальной действительности? «Религиозное мышление, в пределах

схемы христианской, давно представляет собой иссохшую мумию в

драгоценном саркофаге, о которой никто не

____________________________________________________________

1. Мережковский Д.С. Больная Россия. – Л.: Изд-во Лен-го ун-та, 1991. –

с.251

2. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи: Сб. статей о русской

интеллигенции: - Свердловск: Изд-во Урал. Ун-та, 1991. – с. 172

3. Мережковский Д.С. Грядущий хам. - М.: Молодая гвардия, 1992. – с.

52

заметил даже момента, когда же именно она перестала жить и дышать?» –

отмечает В. Розанов1. В органе Санкт-Петербургской духовной академии,

Церковном Вестнике, а затем и во всех светских журналах и газетах

появилось «мнение группы столичных священников «О необходимости перемен

в русском церковном управлении». Оказывается, что духовенство высказало

о государственном строе современной им России мысль наиболее

радикальную, наиболее глубоко идущую к сути вещей, из всех ранее

высказанных в легальной русской печати по этому поводу идей.

Действительно, критика существовавшего тогда государственного порядка,

касалась исключительно практических злоупотреблений власти, не

затрагивала ее религиозного существа. И вот впервые, в мнении русских

пастырей, эта критика, становясь теоретической и приобретая силу,

вскрывает противоречия и раздвоение в том, что ранее казалось

неразделимым, вскрывает в самом центре русской государственной власти

неразрешенную антиномию двух властей, светской и духовной, самодержавия

и православия.

Впервые указывается, на то, что ненормальное положение церкви в

государстве стоит в связи с «основной статьей» нашего

законодательства, т.е. с первоосновой всего нашего государственного

строя. Статья эта гласит: «В управлении церковном самодержавная власть

действует посредством Святейшего Синода, его учрежденного»2 – тем

самым, по мнению модернистов, подвергается сомнению свобода церкви не

только внешняя, по отношению к государству, но и внутренняя,

по отношению к высшим целям ее

____________________________________________________________

1. Розанов В.В. Русская Церковь // Религия и культура: Сб.: В 2-х т. –

Т1. – М.: Правда, 1990. – с.348

2. См. приложение

религиозного бытия. В свою очередь, постепенно утрачивая свое

религиозное содержание, «русская государственность сделалась, наконец,

исключительно рациональною, позитивною в самом плоском смысле этого

слова»1, окончательно, по выражению старообрядцев, «обмирщилась»,

обезбожилась. «Если бы русская Церковь могла выйти из паралича

относительно русского самодержавия, то тотчас же предстала бы перед нею

задача найти утраченный религиозный смысл русской государственности», -

считал Д. Мережковский и его единомышленники.

Мережковский мечтал о преображении государства в Церковь (

несомненно влияние соловьевских идей о теократии ).

В статье «О новом религиозном сознании» Бердяев критикует

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11