Жизнедеятельность П.А. Кропоткина и ее место в развитии мировой общественной мысли

том, чтобы выработать жизненным опытом такой общественный строй, в котором

нет никакой верховной государственной власти, а страна представляет собою

вольные союзы вольных общин и вольных производственных групп или артелей,

возникающие на основах взаимного договора, и разрешающие возможные споры

между собою не путем насилия и оружия, а путем третейского суда. Как те,

так и другие знают, что достигнуть социалистического или коммунистического

строя невозможно сразу, без нескольких последовательных переворотов,

которые они и стараются подготовить сначала в умах, а потом и в жизни на

деле. В этот подготовительный период социалисты-государственники стремятся,

однако, прежде всего к захвату власти и ради этого добиваются возможности

заседать в парламентах, чтобы со временем составить своё правительство.

Анархисты же считают всякое такое усиление государственности вредным,

мешающим противо-капиталистической революции, мешающим ясному пониманию

рабочими всего вреда капиталистического строя и поддерживающим те самые

предрассудки, которыми держится теперь капиталистический строй. Поэтому они

отказываются от всякого участия в государственной власти, точно так же, как

они отказываются и от участия в капиталистической эксплуатации, от участия

в войне за интересы буржуазии, и от участия в использовании религиозных

верований. Они стремятся вызвать самодеятельность всего народа — сельского

и городского, — а также каждой отдельной группы и личности для выработки

новой формы вольного договора между производительными союзами и

потребительными обществами, т. е. тех новых форм политической жизни,

которых потребует новый строй жизни хозяйственной.

Слово „анархия» (по-гречески — безвластие, безначалие) сыздавна

употреблялось защитниками „порядка» и собственности для обозначения такого

состояния общества, когда народ свергал иго установленных властей и

начинал, выражаясь их языком, „потрясать священные основы власти и

собственности»… На языке имущих и владеющих классов такое состояние было

состоянием хаоса, неурядицы, беспорядка, но история говорит нам другое, а

именно, что такие периоды были именно периодами революций, переворотов,

когда ломались прогнившие основы старого общества и закладывались основы

нового порядка, нового строя, в котором освобожденным рабам жилось

впоследствии несколько лучше, чем прежде. В том же смысле порицания и

ненависти употреблялось слово "анархисты" во время Великой Французской

Революции. Когда в 1792 г. в Париже взяла верх революционная коммуна,

выбранная всем парижским народом для низвержения короля и для совершения

народной революции, и по всей Франции взяли верх революционеры из народа, и

когда эти революционеры стали требовать от своего парламента (Конвента)

уничтожения крепостных пpaв без выкупа, налога на богатых, ограничения

права владения землей и т. д., тогда имущие классы и их защитники в

Конвенте, называвшиеся тогда Жирондистами, стали называть революционеров,

выставлявших эти требования — "анархистами", врагами порядка, смутьянами,

цель которых — хаос и неурядица. И они стали требовать немедленного ареста

и казни всех этих анархистов, не желавших признать права собственности и

установленного правительства.

Нужно сказать, однако, что во время французской революции кличка

"анархисты" прилагалась безразлично ко всем тем, кто стремился уничтожить

старый порядок и старые феодальные отношения революционным путем. Не только

к тем немногим революционерам, которые действительно отрицали необходимость

сильной государственной власти, и не признавали частной собственности, но и

к тем, которые, подобно Робеспьеру и Сен-Жюсту, были сторонниками могучей

централизованной власти, но хотели помочь народу совершить революцию против

богатых. Всех, стоявших тогда на стороне народа и действительно совершавших

ломку старого общества революционным путём и требовавших равенства, как

основу свободы, называли тогда "анархистами", чтобы представить их врагами

всякого порядка и всякого мирного развития общества. Так складывалось в

девятнадцатом веке понятие „анархиста» и только в середине столетия, в

сороковых годах, Прудон дерзко поднял эту кличку и выставил учение об

анархии — учение о безвластии — как освободительное, революционное учение,

имеющее великое будущее. В том же положительном и революционном смысле

название "анархисты" было принято и в Международном Союзе Рабочих

(Интернационале) и тогда же были разработаны основы и принципы

безгосударственного вольного коммунизма. Со словом "анархия" произошло,

таким образом, то, что происходит очень часто с кличками партий. Кличку

дают враги. "Нищие", "голоштанники" или "санкюлоты" были сперва кличками,

имевшими целью унизить эту партию в глазах общества. А потом кличка

становилась именем, которое с гордостью удерживала за собою партия (1). Так

же произошло и со словом "анархия". Люди порядка употребляли его с целью

вызвать неприязнь против народных революционеров. В этом отрицательном

смысле употребляли его в 1793 г., а также и первые историки французской

революции, писавшие об истории революции с буржуазной точки зрения. Но

когда роль, сыгранная этими революционерами, стала выясняться и сделалось

очевидным, что уничтожение даже такого зла, как крепостные обязательства,

продолжало бы существовать и после революции, если бы те, кого тогда

называли «анархистами», не совершили по всей Франции насильственного

уничтожения этих прав, и не заставили бы Конвент узаконить это уничтожение,

тогда слово «анархист» стали употреблять уже в другом смысле... (На этих

словах рукопись прерывается).

Итак, поскольку основные труды Кропоткина писались в эмиграции, то и

его доктрина была "европоцентричной" в том смысле, что создавалась в

основном на западноевропейском материале и предназначалась в первую очередь

для западного читателя. Людям, мало знакомым с теорией анархизма, она часто

представляется проповедью хаоса, торжеством грубой силы. Но его приверженцы

были убеждены, что лишь анархия способна обеспечить подлинный порядок на

основе самоорганизации общества снизу.

Они представляли будущее общество как добровольную федерацию общин,

производственных ассоциаций, артелей. Кропоткин часто приводил в пример

железнодорожные компании, которые без участия центральной власти, на основе

взаимных договоров организуют движение поездов по всей Европе . Точно так

же, без участия правительства, считал он, можно организовать любое дело.

Например, "у крестьян одной деревни всегда есть много общих интересов... им

по необходимости приходится соединяться друг с другом ради всевозможнейших

целей. Но такого соединения государство не любит. Оно дает им школу, попа,

полицейского и судью - чего же им больше? Если у них появятся еще какие-

нибудь нужды, они должны в установленном порядке обращаться к церкви и к

государству".[10] Кропоткин исходил из того, что государство существовало

далеко не всегда. Русский мыслитель рассматривал историю как циклическое

чередование цивилизаций, которые проходили в своем развитии четыре этапа:

род, общину, городскую коммуну и государство. Хронологическими рамками этих

периодов применительно к современной европейской цивилизации он считал,

соответственно, первобытность, V-Х вв., XI-XV вв. и с XVI в. до современной

ему эпохи. Такая периодизация была во многом необычна для тех времен. Во-

первых, Россию он включал в современную европейскую цивилизацию, что шло

вразрез с идеями многих русских мыслителей, подчеркивавших особую судьбу и

культуру русского народа. Во-вторых, теория циклов вообще не была

характерна для историографии XIX в. Тогда господствовал позитивизм и

преобладала вера в прогресс и прямолинейное, поступательное развитие всего

человечества. Впрочем, когда речь шла о современности, сам Кропоткин

нередко пользовался понятием "прогресс", а теория исторических циклов,

пессимистическая в своей основе, не оказала заметного влияния на его

социальную теорию, напротив, преисполненную оптимизма. Первые три этапа

каждой цивилизации, согласно Кропоткину, - безгосударственные. Так, не

было, по его мнению, государств в средневековой Европе. Но в XV-XVI вв.,

считал он, королям при поддержке легистов и духовенства удалось захватить

власть. Более того, правители сумели убедить своих подданных, что без

государства наступит хаос, приучили их надеяться во всем на власть имущих.

Однако полностью подчинить себе местную инициативу, завоевать все сферы

жизни государству не удается. Кропоткин показал широкую панораму

ассоциаций, возникших помимо государства и играющих немалую роль в

обществе: кооперативов, артелей, клубов, благотворительных организаций,

профсоюзов, добровольных обществ и т.д. Все это, по его мнению, доказывало,

что без государства можно и должно обойтись, а также подтверждало силу и

жизненность духа взаимопомощи. Именно учение о биосоциальном инстинкте

взаимной помощи, выработанном в ходе эволюции всей живой природы, -

краеугольный камень мировоззрения Кропоткина. Попытки охватить природу и

общество едиными законами были распространены в позитивистской науке XIX в.

Не обошло стороной это веяние и Кропоткина. Он был убежден, что лучшие

шансы уцелеть и оставить потомство имели группы альтруистов. Отсюда

следовал вывод, что порочна не человеческая природа, а социальная система.

Не взаимная злоба и борьба, а взаимопомощь и сострадание - вот нормальное

человеческое состояние, вот цель, за которую стоит бороться против

бесчеловечного общественного строя. И, как бы ни торжествовало зло, добро

неистребимо, потому что оно - сама сущность человека. Вот здесь-то и

начинается социальная утопия Кропоткина. Поскольку человек добр и способен

на жертвы ради ближнего, то перед ним открываются самые головокружительные

перспективы. До Кропоткина анархисты представляли отношения собственности в

будущем обществе так: средства производства принадлежат коллективам

производителей, а произведенный продукт распределяется по труду. Для этого

придумывались боны, трудовые чеки и т.д.[12] Кропоткина это явно не

устраивало. Ему казалось безнравственным, когда люди "дают только при

условии, что и получают (за это)". Споря со своими оппонентами, он

утверждал, что "вопрос не в том, что мы придем когда-нибудь к коммунизму.

Вопрос в том, чтобы начать социальную революцию коммунизмом". Но как? Уже в

XIX в.? Да, именно тогда. "С теми могучими средствами производства,

которыми мы располагаем в настоящее время, если бы все работали и если бы

общество не тратило благодаря богатым треть национального труда на роскошь,

то четырех часов работы в день было бы достаточно, чтобы дать всем без

исключения довольство, каким сейчас пользуются лишь состоятельные буржуа".

В этой связи нельзя не вспомнить английского анархиста конца XVIII в.

В.Годвина, который вычислил, что поскольку лишь 5% англичан производят

продукты сельского хозяйства, то если бы на поля вышли все, каждый мог бы

работать полчаса в день. Но как быть с лентяями, которые к тому же

потребуют для себя "хоромы из 12 комнат" и соболью шубу? А очень просто:

лентяями делает людей несправедливая социальная система и с ее ликвидацией

они исчезнут. Отношения между человеком и обществом будут строиться на

основе общественного договора: "Мы готовы обеспечить за вами пользование

нашими домами, магазинами, улицами, путями сообщения, школами, музеями и

пр. С условием, что... вы будете посвящать четыре или пять часов в день

одной из работ, признанных необходимыми для жизни". Кропоткин не пытался

нарисовать в деталях картину будущего общества, считая любые подобные

проекты умозрительными. Но основные положения были им намечены. Поскольку

он отстаивал анархо-коммунистическую модель общества, то и собственность

должна была стать, как бы мы сейчас сказали, общенародной. Но людям нашей

эпохи ясно видна отвлеченность этого понятия. Реальными же распорядителями

собственности у Кропоткина фактически оказывались ассоциации производителей

и пользователей, которые, однако, не торговали на рынке, а предлагали и

получали все необходимое безвозмездно, Главным стимулом, движущей силой

этого сложного механизма должна была стать не корысть, а инстинкт взаимной

помощи, альтруистические чувства людей, гораздо более естественные. Так что

такое анархия? Казалось бы, ответ ясен: это общество, где нет

государственной власти. Но анархисты вовсе не отрицали необходимость

организующего начала в обществе. Где граница между организующим началом и

государственным принуждением? Кропоткин признавал в крайнем случае

возможность исключения нарушителей из анархистских ассоциаций в будущем

обществе. Демократическое государство может отправить в тюрьму по приговору

присяжных, диктаторское - по желанию тирана. Разница огромна. Но где

качественный барьер, переходя через который, мы можем сказать: вот это

принуждение, а это - нет? Вот характерный пример: как уже отмечалось,

Кропоткин считал, что в средние века государство отсутствовало, а общество

строилось по принципу анархистской федерации гильдий, городских коммун и

других корпораций.[3] На первый взгляд, вопрос покажется ясным: конечно, он

неправ! Но если вспомнить признаки государства по Энгельсу, то нетрудно

заметить, что многие из них - регулярные налоги, постоянное войско, четко

установленные границы (любое целое делилось на части) - отсутствовали в X-

XIII вв., а закон представлял собой кодификацию обычного права. Из этого

вовсе не следует, что с Кропоткиным надо соглашаться, однако нужно обратить

внимание на то, что сама граница между наличием и отсутствием государства

во многом условна и зависит от того, как человек трактует это понятие.

Многие анархисты считали Парижскую коммуну анархистской, Кропоткин

характеризовал ее как демократическое государство, а Маркс и Энгельс

увидели в ней диктатуру пролетариата. Точно так же многие анархисты

усмотрели анархию в первых Советах в России, а современный анархист П.

Гудмен считает близкими своему идеалу Североамериканские штаты до принятия

конституции 1787 г. Плеханов очень точно подметил суть расхождения: "То,

что он (речь идет о П.Ж. Прудоне) отнимает у "государства", он преподносит

"общинам" и "департаментам". На месте одного большого государства возникает

множество мелких". Иными словами, то, что один человек считает анархией,

другой - назовет государством, хотя и весьма децентрализованным. Если

принять такой подход, то можно, разумеется, сколько угодно спорить,

достижима ли эта цель в данной конкретной обстановке, но нельзя не

согласиться с тем, что в принципе она достижима.[10]

И.Гроссман-Рощин так формулирует основной дефект кропоткинского

анархизма: анархизм дает нам формулу прогресса, но не дает нам

представления о механике исторического процесса. Я настаиваю, что в этом -

центр слабости и незрелости анархизма.

Вышеприведенная формулировка нуждается, однако, в значительном

дополнении: Кропоткин занимает своеобразно-промежуточное место между

научным социализмом и утопизмом. Он не настолько утопист, чтобы не пытаться

обосновать "естественно-научно" свое мировоззрение, но не настолько научен

и объективен, чтобы не подчинять бессознательно-научные доводы своему

моральному идеалу. Это-то делает особенно трудным анализ кропоткинизма, это

же накладывает на все учение печать некоторой туманности и расплывчатости,

несмотря на изумительное техническое умение ясно, соблазнительно ясно,

излагать свои мысли.

Надо, однако, быть наивным рационалистом, чтобы думать, будто

"грехопадение" кропоткинского анархизма есть результат только неправильного

представления, ошибки разума. Конечно, анархизм, его интеллектуальная

незрелость есть отражение определенных общественных отношений.

"Давай, не считая" - вот, по Кропоткину, лозунг духовно-избыточной

личности.[4]

И.Гроссман-Рощин говорит и о мелкобуржуазности Кропоткина только в том

смысле, что он не понял объективной роли и значимости капитализма, не понял

и недооценил организующе-освобождающей роли техники. Пролетариат, крупная

промышленность входят элементом и моментом в его коммунистическое

мировоззрение, но он не постиг великого закона о необходимости исходить из

пролетариата, как единственного, надежного авангарда свободы

Вот потому-то он часто, теряя единственно правильную объективную базу,

превращается в утописта и, не видя реальных сил и двигателей в настоящем,

впадает в социологический пассеизм, идеализирует якобы "свободное"

средневековье или древние Псков и Новгород.

Что ярче всего бросается в глаза при анализе учения Кропоткина, это

чисто этический, моральный характер его, продолжает критиковать И.Гроссман-

Рощин. Оно все пронизано моральным пафосом, категорией должного; это вполне

понятно, если вспомним, что Кропоткин, славный представитель плеяды

"кающихся дворян", поклявшихся уплатить "долг народу" и хоть чуточку

вознаградить его за обиды и гнет. Но ни к кому так не приложим афоризм

Владимира Соловьева о том, что интеллигенция мыслит по парадоксальному

положению - "человек произошел от обезьяны, а потому будем добрыми", как к

системе Кропоткина. Ибо свой этический идеал Кропоткин хочет обосновать

натуралистически - естественно-научным методом. А это теоретически

безнадежно.[4] Но почему, на это критик не дает ответа.

«Яснее ясного двойственность Кропоткина выступает в его этике. Я буду

иметь в виду его этюд "Нравственные начала анархизма", так как вышедший том

"Этика" ничего нового не прибавляет. Абсолютно невозможно преодолеть

этический натурализм Кропоткина без анализа этого этюда,- пишет И.Гроссман-

Рощин,- Кропоткин отвергает утилитаристическую мораль Бентама. Он

указывает, что с точки зрения индивидуализма нет никакого резона жертвовать

своим шкурным интересом во имя чего бы то ни было. Эта критика обязует П.

А. Кропоткина дать такой базис этике, который оправдал бы жертву во имя

ближнего. Кропоткин весьма легко отделывается и от этики Канта. "Неужели, -

говорит он, - я должен жертвовать собой во имя какого-то императива?" Надо

ли говорить о том, что Кропоткин отрицает христианскую и библейскую мораль.

Кропоткин заявляет, что анархизм дает только совет и научно открывает

личности путь к счастью через моральные поступки.»[4] Мы в своей работе

будем еще позже говорить о нравственных началах, и о том, что думает

Кропоткин по поводу библейской морали. Сейчас же мы позволим себе заметить,

что, по нашему мнению, критика И.Гроссман-Рощина слишком резка.

Еще один критик анархизма – Алексей Боровой. Менее всего политик,

прежде всего поэт и философ, Боровой был певцом одной темы - личности, ее

свободы, ее творческого духа, ее неотчуждаемого права на безграничное и

ничем не стесняемое развитие, выявление ее творческих способностей. Эпоха

гражданской войны и становления большевистской диктатуры, на которую

пришелся выход основных сочинений Алексея Борового, конечно же, не

способствовала достойной оценке творчества философа- индивидуалиста. Была и

еще одна причина, из-за которой идеи Борового остались до конца непонятыми

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7