Дипломная работа: Основные этапы истории русского языка

Однако до середины XVII в. деловой язык московских приказов в сущности не был языком ни художественной, ни тем более философской и научной литературы в собственном смысле. Только со второй половины XVII в. эволюция русского литературного языка решительно вступает на путь сближения с московским приказным языком и с живой разговорной речью образованных слоев русского общества, сокрушая систему славяно-русского языка, который в Северо-Восточной Руси сам пережил сложную эволюцию.

5

Славяно-русский язык в Северо-Восточной Руси сначала продолжал развивать южнорусские, киевские традиции, хотя и подвергался натиску со стороны совсем иных диалектов живой восточнославянской речи.

Однако областные видоизменения славяно-русского языка не ломали ни его основного лексического состава, ни его грамматического строя. К концу XIII - началу XIV в. различия между грамматическим строем славяно-русского языка и грамматическими особенностями живых народных говоров углубились, так как грамматика живой речи эволюционировала гораздо быстрее (ср. утрату форм имперфекта, аориста, широкое развитие видовых различий и другие явления живой речи).

Рознь между литературным книжным языком, объединявшим в своем составе три главных элемента - церковнославянский, греческий и русский народный, и между живым русским разговорным языком особенно резко обозначилась с XIV в. "До тех пор, пока в народном языке сохранялись древние формы, т. е. до XIII столетия, оба они находились еще в некотором равновесии и оказывали взаимное друг на друга влияние" (И. И. Срезневский). Различие двух языков еще более усилилось под влиянием той реформы, которая происходила в славяно-русском языке с конца XIV в. в течение XV-XVI вв. и которая известна под именем "второго южнославянского влияния".

Реформа славяно-русского языка падает на время наиболее оживленных сношений Руси с Византией и ее церковно-книжными центрами - Константинополем и Афоном - на вторую половину XIV в. После ослабления этих связей в XII-XIII вв. они возобновились с новою силою под влиянием тех перемен, которые в XIV в. происходили на русской территории (начало создания Московского государства, образование Литовско-русского, судьба Киева и т. д.). Реформа славяно-русского языка отражает идею государственного и культурного объединения русских феодальных областей в мировую славянскую державу, которая должна воспринять культурное наследство угасавших южнославянских государств и Византии.

Процесс роста и централизации Московского государства совпал со сменой техники книжного дела. Пергамен уступает место бумаге, а уставное письмо - полууставу. Меняется понятие литературности и расширяется его объем. Идеи государственной централизации и национального объединения ослабляют исключительность религиозного мировоззрения. Идейный подъем великорусского общества сказывается в необычайно быстром расширении состава письменности. "Южнославянское влияние" с конца XIV в. отвечало назревшей потребности. Размеры пришлой со славянского юга литературной продукции были настолько велики, что исследователи "второго южнославянского влияния" (например, акад. А. И. Соболевский) считают возможным говорить о расширении состава русской письменности почти вдвое.

Новая струя византийско-южнославянского влияния, несшая с собою пышную риторику, политические, религиозные и философские идеи юго-славянских государств, обнаруживается в древнерусском литературном языке конца XIV в. и расширяется в русской письменности XV-XVI вв. Укрепляется своеобразный болгарский (терновский) живописный и украшенный стиль риторического "плетения словес".

Усиливается тенденция к сближению синтаксических и фразеологических форм церковнославянского языка с греческим. Изысканно-книжная южнославянская лексика и фразеология, полная тропов и фигур, насыщенная образами церковной лирики, широким потоком вливается в славянский язык. Устанавливаются новые архаистические нормы славяно-русской графики и орфографии на основе южнославянской, которая, в свою очередь, опиралась на графику греческую. Создается особая огласовка русских слов, далекая от живой речи, создается особый полууставной почерк и особая манера иллюстрирования книг. Славяно-русский язык рукописей до половины XIV в. богат общерусскими и местными особенностями живой речи. Напротив того, церковнославянский язык многих рукописей половины XV в. как бы избегает резких орфографических русизмов, но зато не свободен от древних и поздних болгаризмов. Все это ведет к строгой унификации литературно-книжного языка, уничтожая разнобой как продукт исторических смен и феодального разобщения областных диалектов.

Из Сербии, где перекрещивались славянская, византийская и романская стихии, прививаются к русскому литературному языку идеология и стилистика европейского рыцарства.

В Россию переносится значительное количество новых переводных сочинений, под влиянием которых формируются новые стили литературного языка и появляются новые оригинальные сочинения. В период этого расцвета славянизированного языка русская литература оказалась увеличившеюся почти вдвое, унаследовав литературные богатства Юго-Славии и Византии, отличавшиеся разнообразием и удовлетворявшие всевозможным потребностям и вкусам культурной верхушки общества.

В новом риторическом стиле XV-XVI вв. расширялись и обогащались выразительные средства русского литературного языка. Так, по наблюдениям В. О. Ключевского, Епифаний Премудрый в Житии Стефана Пермского для характеристики своего героя набрал в одном месте 20 разных эпитетов, в другом 25. Разрабатывается область синонимов и синонимических оборотов.

Поворот к книжно-риторическому, славянизированному стилю, вызванный "вторым южнославянским влиянием" с конца XIV в., является чрезвычайно важным этапом в истории русского литературного языка. Без правильной оценки его становится непонятным то большое количество славянских элементов, слов и оборотов, которое до сих пор существует в русском литературном языке. Ведь в XI-XIII вв. влияние русской народной среды резко меняло состав и строй старославянского языка на Руси, его все больше русифицируя и демократизируя. Теперь же, с ростом московского самодержавия, с возникновением идеи "Москва - третий Рим", славяно-русский язык претендует на исключительное значение в сфере высокой литературной идеологии. Величие литературного диалекта, отгороженного от повседневного делового языка и живой речи простых людей, должно было символизировать высоту новой политической идеологии и культурный блеск великорусского государства, выраставшего из недр феодализма.

Ученик Максима Грека Зиновий Отенский (XVI в.) так формулировал новые тенденции литературно-языкового развития; "Я думаю, что это лукавое умышление... людей грубых смыслом возводить в книжные речи от общих народных речей, тогда как по моему прилично книжными речами исправлять общенародные речи, а не книжныя народными обесчещивать".

Курбский в предисловии к "Новому Маргариту" просит читателя внести в язык необходимые исправления: "аще гдЬ погрЬшихъ в чемъ, то-есть, не памятаючи книжныхъ пословицъ словенскихъ, лЬпотами украшенныхъ, и вмЬсто того буде простую пословицу введохъ...".

Боярин Василий Тучков, перерабатывая первичный, непритязательный очерк Жития Михаила Клопского в новом книжно-риторическом стиле макарьевских "Четьих-Миней", заменяет, например, русское слово ширинка церковнославянским убрус и считает нужным во введении подчеркнуть свое знакомство с риторикой, философией и софистикой. В высоком книжно-риторическом стиле образуются искусственные неологизмы по архаическим моделям, куются сложные слова (типа великозлобство, зверообразство, властодержавец, женочревство и т. п.).

Этот высокий славянизированный язык, противопоставляемый "простой речи", "просторечию", все же считается русским. Даже южнославянские реформаторы церковнославянского языка в XIV - в начале XV в. готовы были признать конструктивной основой нового общеславянского языка именно русскую книжную его редакцию. Так, Константин Костенческий в "Сказании о славянских письменах" выдвигает на первое место "тончайший и краснейший" русский язык.

Показательно, что сделанные в период "второго южнославянского влияния" в XIV-XV вв. переводы с греческого, безразлично кем бы они ни были сделаны и каков бы ни был их текст (наполнен болгаризмами или нет), обыкновенно называются в русских списках переводами на русский язык, на русские книги (например, повесть о Стефаните и Ихнилате переведена "с греческих книг на русский язык" и т. п.). Таким образом, славяно-русский язык и русская народная речь осознаются как стилистически, эстетически и идеологически неравноценные и социально-дифференцированные стили - диалекты единого русского языка. И все-таки - при пышной риторике византийского типа - новый стиль "плетения словес" не вовсе чуждался народной речи и прибегал нередко к поговоркам и пословицам живого языка. Новый стиль славяно-русского языка XV-XVI вв. был продуктом глубоко самостоятельного отношения к южнославянской традиции.

Так, Нил Курлятев, ученик Максима Грека, упрекал митрополита Киприана - одного из создателей нового южнославянского стиля - в недостаточном знании славяно-русского языка: "Митрополит Киприан по гречески гораздо не разумел и нашего языка довольно не знал же; аще с ними един наш язык, сиречь словенский, да мы говорим по своему языку чисто и шумно, а они говорят моложаво, а в писании речи наши с ними не сходятся".

В новом риторическом стиле славяно-русского языка иногда пестрели краски живой русской бытовой речи. Так, в Житии Стефана Пермского (начала XV в., автор - Епифаний Премудрый) обращенные в христианство пермяки пересыпают свою церковно-книжную речь к волхву Пиму разговорно-бытовыми словами и выражениями. Это резкое "смешение высокого слога с низким, это несоответствие искусственного языка с грубым цинизмом быта" вообще характерно для стилистической манеры Епифания (акад. А. С. Орлов). Местами Епифаний допускал совершенно живую речь. Так, в противовес московскому насмешливому прозвищу Стефана "Храп", т. е. добивающийся всего "нахрапом", наглым наскоком, Епифаний убеждает читателя, что Стефан "не добивался владычества, ни вертелся, ни тщался, ни наскакивал, ни накупался, ни насуливался посулы".

Точно так же в русской исторической беллетристике XVI в. создался стиль, который объединил всю пестроту предшествующих приемов книжного повествования в однородную, цветистую одежду, достойную величавых идей "третьего Рима" и пышности всероссийского самодержавства. Но сознание преимущества своей национальности, по словам А. С. Орлова, заставляло книжников не так уже сторониться своей народной песни и живого просторечия. Народно-поэтические мотивы и образы вошли в этикетную речь XVI в., например в язык воинских повестей этого времени.

Точно так же в языке Ивана Грозного, по выражению акад. А. С. Орлова, звучит вся гамма разнообразных тонов - "от парадной славянщины до московского просторечия".

Этот изощренный риторический стиль славяно-русского языка XV-XVI вв. удовлетворял художественным вкусам и идейным запросам господствующих классов Московского государства, его социальных верхов. Демократические круги грамотеев разрабатывали даже в области религиозно-учительных сюжетов, идеологически прикрепленных к славяно-русскому языку, иные стили, близкие к живой речи, к бытовому "просторечию".

Так, в житийной литературе XV-XVI вв. "простые словеса" нередко рассматриваются как особый стиль народно-русского языка, типичный для демократической среды и резко отличный от украшенного слога. "Написати вкратцЬ простыми словесы" (ркпсь собр. Увар., XV в., № 266); писать "простою речию, не украшающе речи"; "простою бесЬдою"; "просто без украшения"; "просторечием якоже поселяне" (Ф. И. Буслаев) - все эти заявления и извинения писателей XV-XVII вв. достаточно ярко характеризуют ту социальную среду, которая литературно разрабатывала живую народную речь, простой разговорный язык с примесью приказно-делового стиля.

Так, первоначальная редакция Жития Михаила Клопского (по списку XVI в.), замечательная отдельными яркими узорами бытового реализма, полна народных слов и выражений: своитинъ, т. е. 'свояк'; пратеща 'мать тещи'; наземъ 'удобрение' (ср. а келью топилъ наземомъ да, коневым калом); пар, т. е. 'паровое поле'; погодье 'ветреная погода'; налога, однорядка, тоня, досочить 'выпытать', скопиться и т. п. Ср.: "и он у владыки тергЬ (или дергЬ) ширинку"; волнами великими нача корабль пошибати от дна моря; у сЬнець верхъ содрати; хлЬб оспода да соль и т. п. Ср. поговорочные выражения: то у вас не князь - грязь и др. под.

В синтаксисе господствует сочинение. Простые предложения кратки, предметно-глагольны. Почти нет подчинительных союзов. Часты присоединительные союзы да, а, и. "Нередко встречается соединение предложений [с] помощью союзов сочиняющих - а и и, когда требовалось бы предложение подчиненное... Не раз попадается опущение связи при сочетании предложений - "и видЬ старца сЬдяща пишетъ" (спис. Царск.)... часто сливаются предложения разговорные с повествовательными без всякого отделения их - "и реч старець Феодосiю зови их хлЬба iасть занеже издалеча пришли да сЬли за трапезою" (И. Некрасов).

Широко вводятся в литературную речь областные диалектизмы. Ср. в Житии Пафнутия Боровского (ркпсь Соловецк. библ., № 614, сп. 1569 г.): "и видит тамо в потоки бесчисленно множество рыбъ ихъ же мЬстная рЬчь сижики обыче нарицати".

Разновидности этого смешанного языка, сочетающего элементы славяно-русской речи с приказно-деловым языком и с живой народной, нередко областной речью, были очень разнообразны и пестры - в зависимости от социальных расслоений грамотной демократической среды.

От славяно-русского языка этими демократическими стилями был заимствован и облюбован целый ряд грамматических и лексических особенностей, которые представляли собою как бы квинтэссенцию литературности для низших слоев города, приобщившихся к книжной культуре. Это формы аориста и имперфекта с смешением лиц и чисел (особенно часто употреблялись формы на -ше и -ша в значении всех лиц и чисел), деепричастия на -ще и -ше, -вше, церковнославянские формы причастий, некоторые синтаксические обороты вроде дательного самостоятельного, наиболее употребительные в церковно-книжной письменности слова и выражения: аще, рече, свЬща, трижды и т. п.

Эти стили литературного языка, близкие к просторечию, естественно, вступают в связь и взаимодействие с московским приказным языком, который в отдельных своих жанрах почти сливался с живой разговорной речью средних слоев общества.

Например, служащие посольского приказа в XV-XVII вв. собирали сведения о заграничных политических событиях, происшествиях, лицах, местах, о быте, нравах других народов и рассказы об этом, "сказки" вносили в свои "статейные списки". Тут вырабатывался своеобразный повествовательный стиль на основе живой русской речи. Рассказы, почему-нибудь особенно занимательные, выходили за стены канцелярий и получали большее или меньшее распространение. Язык этих статей - почти всегда русский; изложение - самое простое, деловое, не допускающее сомнений в том, что перед нами запись устных сообщений, а не перевод написанных на иностранном языке рассказов (А. И. Соболевский). Ср. синтаксис (запись XVI в.): "... былъ в ЦариградЬ трусъ съ Николина дни осенного до крещенiа. Полатъ вельми много пало, и стЬны градныя много пало. И царь вельми устрашился, да патрiарху велЬлъ молебны пЬти; да съ тЬхъ мЬстъ трусъ престалъ".

Не чуждались элементов устной речи и другие жанры письменно-делового языка. Так, большая часть статей "Домостроя" (XVI в.) писана живым русским языком почти без влияния церковнославянской стихии. Встречаются нередко народно-поговорочные выражения. Бытовая лексика разнообразна, конкретна и богата реальными значениями и оттенками. Иногда в перечислении выстраивается вереница тщательно дифференцированных обозначений из одного и того же семантического ряда. Например: "и пришед да сняв платейце, высушить и вымять и вытереть и выпахать хорошенько, укласть и упрятать, где то живет". Или: "а про всяку вину ни по уху, ни по видению не бити, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть, ни каким железным или деревянным". Ярко выступает вещный антураж быта и связанный с ним словарь. Нередко язык принимает форму лаконических афоризмов или лозунгов (например: "со всяким управа без волокиты"; "всегда в устрое, - как в рай войти" и т. п.) или расцвечивается игрой слов, острым сопоставлением синонимов или омонимов, слов с родственными основами (например: "а двор бы был по томуже везде бы крепко горожен, или тынен, а ворота всегда приперты, а собаки бы сторожливы, а слуги бы стерегли, а сам государь или государыня послушивают ночи").

Таким образом, в русской письменности XVI - первой половины XVII в. бытуют и развиваются разнообразные стили, разграниченные между собою как особые социальные и жанровые диалекты и в то же время находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом и с живой разговорной речью разных слоев общества. Обозначается процесс национализации русского литературного языка. Он обостряется и разнообразится усилением западноевропейского влияния на русский язык.

Латинские, западноевропейские струи, просачивающиеся главным образом через Польшу, Литву и Новгород, все сильнее действуют на русский литературный язык XVI - начала XVII в. Синтаксис подвергается влиянию латинского языка (см. язык кн. И. М. Катырева-Ростовского).

Перелом в истории русского литературного языка с XVI в. имеет своим следствием утрату интереса к старым переводам как древнейшим (IX-X вв.), так и более поздним (XIII-XV вв.). "Но с того же времени появляются, - и чем ближе к концу XVII в., тем все в большем количестве, - новые переводы, и с греческого, и особенно с латинского, польского и немецкого языков" (А. И. Соболевский). Переводная литература усиливает процесс "обмирщения" славяно-русского языка и сближает его с приказным языком.

В XVI-XVII вв. основные кадры переводчиков состояли из двух групп: 1) из переводчиков посольского приказа и 2) из образованных монахов. Никакой специализации в кругу переводческого дела не было. И приказные и духовные лица переводят все, что им велят. Но переводчики посольского приказа пользуются преимущественно русским деловым языком, монахи - славяно-русским. В зависимости от профессионально-языковых навыков переводчика сочинения, относящиеся к военному искусству, анатомии, географии, истории или другой области науки, техники или даже к разным жанрам художественной литературы, оказываются переложенными то на церковнославянский, то на русский деловой язык. Но сосредоточение переводческой деятельности в Москве все же содействовало унификации основных стилей-диалектов переводной литературы.

Заведение книгопечатания (XVI в.) было одним из наиболее значительных культурных предприятий, направленных к объединению областных феодальных особенностей и к созданию общих литературно-языковых норм для всего Московского государства.

Процесс вытеснения письменных территориальных диалектов московским приказным языком, претендовавшим на значение общенациональной русской нормы, завершается в XVII в.

6

В XVII в. русский литературный язык вступает в новую фазу своего развития. В нем усиливается процесс концентрации общенациональных элементов.

Хотя в русском письменном языке в XVII в. еще очень явственны следы былого феодального разобщения, но особенно резкая местная, диалектальная примесь к литературной речи становится социальным признаком "словесности" низших, подчиненных общественных групп. Московский государственный язык все более упорядочивает в своей структуре смешение и столкновение севернорусских и южнорусских диалектальных особенностей.

В XVII в. со всей решительностью встает вопрос о перераспределении функций обоих письменных языков: книжного русско-славянского и более близкого к живой, разговорной речи русского - делового, административного. В государственном письменно-деловом языке к этому времени были устранены резкие диалектальные отличия между Новгородом и Москвой.

В XVII в. устанавливаются фонологические нормы общерусского государственного языка (аканье на среднерусской основе, различение звуков iь и е под ударением, севернорусская система консонантизма, освобожденная, однако, от резких областных уклонений вроде новгородского смешения ч и ц, и т. д.).

Окончательно укореняется целый ряд грамматических явлений, широко распространенных в живой народной речи как севера, так и юга, например окончания -ам (-ям), -ами (-ями), -ах (-ях) в формах склонения имен существительных мужского и среднего рода, а также женского рода типа кость, формы на -ья типа друзья, князья, сыновья и т. п., деревья, каменья и т. п.

В XVII же веке в русском литературном языке сформировалась категория одушевленности, включив в себя как имена лиц мужского и женского пола, так и названия животных (до этого выделялись в особый грамматический разряд имен существительных лишь слова, обозначавшие лиц мужского пола). Семантический рост национализирующегося языка протекает стремительно.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8