Дипломная работа: Основные этапы истории русского языка

Так, в сопоставлении: Боян же, братие, не десять соколов на стадо лебедiьй пущаше, нъ своя вiьщiа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами князем славу рокотаху - нельзя не усмотреть связи с церковнославянскими глоссариями, в которых раскрывалось образное значение выражений и символов псалтыри. Например, в Изборнике XIII в.: струны-персти. Ср. в "Слове о пророцЬх": Глаголаше Давид, сiьдя в преисподнемъ адiь, накладая многоочитая персты на живыя струны.

К литературно-книжной фразеологии принадлежат такие выражения "Слова", как истягну ум крiьпостию своею и поостри сердце своего мужеством; храбрая мысль носит ваш ум на дiьло; растiькашется мыслию по древу; ср. скача, славию, по мыслену древу и др. под.

Самый зачин "Слова о полку Игореве" и название Бонна "пЬснотворцем" (греч. odopoios) находит параллели в одном из слов Кирилла Туровского, блестящего церковного писателя конца XII в. Сопоставление поэтического языка "Слова о полку Игореве" с лексикой и фразеологией древнего перевода библейских книг, произведенное акад. В. Н. Перетцем, обнаружило заметную зависимость "Слова" от семантики церковно-библейской речи в отдельных выражениях и образах.

Вместе с тем в языке "Слова" отражается влияние византийской литературы. В Киевской дружинной Руси XII в. были уже мужи хитры книгам и учению, существовала уже развитая литературно-повествовательная школа, которая с ясным и непосредственным разумением относилась к "еллинской словесности" и обладала своеобразным стилем, который ярко сказывается как в летописях, так и в переводе Флавия, в "Девгеньевом деянии" и в других воинских повестях. Литературный стиль этой школы, кроме византийской письменности, обязан своим происхождением предшествовавшему эпическому направлению дружинной литературы и источнику живого языка русского, народного.

Даже в кругу охотничьей лексики и охотничьих образов "Слова о полку Игореве" отмечены акад. В. Ф. Миллером следы византийского влияния.

Показательны и такие грецизмы "Слова": паполома и пардуже 'гнездо' в изображении сна Святослава.

Кроме того, в языке "Слова" встречаются и тюркизмы, например (по указанию проф. П. М. Мелиоранского) бусый (ср. половецк. boxag - 'серо-белый'), коган, кощей, ногата, харалуг, чага и др.

Таким образом, в эпоху Киевской Руси русский литературный язык быстро развивается в двух направлениях: язык народный обогащается художественным опытом книжной литературы; язык славяно-русский проникается стихией живой восточнославянской речи. Промежуточное положение между этими двумя разновидностями древнерусской литературной речи занимает деловой язык, язык грамот и договоров.

Язык грамот далеко не всегда отражал непосредственно живую речь. В разных типах грамот с течением времени вырабатывались свои застывшие формулы, далекие от живого языка. Эти формулы повторялись иногда из века в век, хотя уже давно не соответствовали современному состоянию бытовой речи.

Стиль русских переводов с греческого, относящихся ко времени не позднее начала XIII в., ярко показывает, на какой высоте находилась литературная образованность Киевской Руси. На этих переводах лежит печать сознательного и самостоятельного отношения к оригиналам, далекая от тех механических переложений, какими нередко являлись юго-славянские переводы. Особенно ярок и выразителен стиль "воинских повестей". Была тщательно разработана терминология и фразеология военной техники; был создан богатый арсенал образов, символов и поэтических картин боя и воинских подвигов; сложились тонкие художественные приемы изображения доблестных рыцарских чувств и патриотических настроений. В переводах встречаются, для придания большей картинности и ясности мысли, такие фразеологические вставки, которым нет соответствий в оригинале.

Эта высокая культура русского языка, основанная на взаимодействии народных восточнославянских и книжных славяно-русских ("церковнославянских") элементов, передается и последующей литературе Северо-Восточной Руси (ср., например, язык "Слова о погибели русской земли", XIII в.).

Но в общем в период, предшествовавший образованию Московского царства (XI-XIV вв. - века пергамена), спрос на книжную мирскую поэзию был очень ограничен безграмотностью низших слоев общества, далеко еще не сполна приведенных к христианству. Письменность, оказываясь преимуществом христианизированных классов - духовенства (монашеского на своих верхах) и княжеско-боярской и дружинной среды, чаще всего служила орудием новой веры. Эстетику мирянина, поскольку она не удовлетворялась церковью, питало устное, песенно-сказочное творчество. Но и для эпоса, и для новеллы отсутствовала живая потребность в передаче на письмо. Литературное писание было "священно". Господствующая стихия в древнерусской письменности - это публицистика на религиозной подкладке. Развитие публицистической речи было связано с ростом византийского влияния на славяно-русский язык.

Исследователями древнерусской культуры (например, акад. Н. К. Никольским) отмечен рост византийского влияния в древнерусском литературном языке с XII в., особенно в области церковной письменности. Греческие образы, эпитеты, метафоры в русских произведениях XII в. составили необходимый результат заимствования из греко-славянских памятников, сроднившихся с русским мировоззрением и сделавшихся целью, идеалом для русских авторов (ср., например, зависимость языка "Поучения" Владимира Мономаха от языка "Заветов XII патриархов").

В "Послании" русского духовного писателя XII в. Климента Смолятича Фоме пресвитеру есть указание, что образованные русские книжники XII столетия могли свободно цитировать наизусть из византийских "схедографических" лексиконов (т. е. из орфографических и стилистических словарей) на альфу и на виту (и, конечно, на другие буквы алфавита) даже по 400 примеров подряд.

Усиление византийско-книжной струи в церковных стилях славянорусского языка было связано с вытеснением и стеснением народно-поэтической стихии в нем. Несмотря на это, славяно-русский язык служил могучей культурно-объединяющей силой в период развивавшегося в XII- XIV вв. (после упадка "империи Рюриковичей") феодального раздробления древней Руси.

Несомненна тесная преемственная связь литературно-языкового развития Северо-Восточной (Ростово-Суздальской, а затем Московской) Руси с Русью Киевской. Язык, на котором писаны древнерусские книги религиозного, повествовательного, исторического, научного содержания, был общелитературным языком русского севера, юга и запада.

Язык литературных произведений, язык славяно-русский, остаётся межгосударственным, общерусским языком в период феодальной раздробленности. На почве этого языка развиваются методы научного изложения, вырабатывается отвлеченная философская терминология, эволюционируют приемы поэтического выражения и риторического воздействия. Между тем распадающийся на поместно-территориальные диалекты язык деловой письменности отражает и изображает действительность для удовлетворения практическим потребностям "как план или карту, а не как картину" (А. А. Потебня).

3

Для эпохи раннего феодализма характерны территориальная замкнутость и разобщенность экономической и политической жизни и в связи в этим - территориальная раздробленность восточнославянских наречий и говоров. Объединяющие тенденции ослабевают. Племенные говоры и наречия восточного славянства, прошедшие сквозь сложный процесс смешения с языками дославянского населения Восточной Европы, по-новому кристаллизуются в границах феодальных территорий.

Не подлежит сомнению, что образовавшийся в главном культурном центре древней Руси, в Киеве, тип общего русского языка был устойчивее и определеннее в самом Киеве, чем в зависимых городах, например таких, как Новгород, Галич или Смоленск. Язык центра более крепко оберегал свои орфографические и грамматические нормы. В областных государствах диалектальные черты выступали свободнее и резче.

До середины XII в. центростремительные тенденции в речи восточного славянства, поддержанные образованием "империи Рюриковичей" и мощным влиянием киевского политического центра, мешали резкому обособлению отдельных феодально-областных языков. Но с конца XI в. распад "империи Рюриковичей" и рост феодальной раздробленности ведут к углублению различий между южнорусскими и севернорусскими говорами. Процессом, в котором это языковое дробление восточного славянства на отдельные ветви сказалось чрезвычайно ярко, было так называемое падение глухих (ъ и ь), протекавшее со второй половины XII в. Исчезновение слабых глухих повело к переходу сильных в гласные полного образования; позднее всего произошло прояснение глухих в сочетаниях с плавными. В южнорусском языке "падение глухих" завершилось во второй половине XII в. (ср. удлинение е в слоге перед выпавшими ъ и ь в Добриловом евангелии 1164 г.), в севернорусском - в половине XIII в. (ср. сохранение ър, ьр, ъл в Милятином евангелии 1215 г.). Следствия этого процесса обнаруживаются различно для южнорусского и севернорусского наречий [ср.: 1) разную судьбу сочетаний ръ, рь, лъ, ль между согласными; 2) различную судьбу звонких согласных, за которыми исчезали глухие; 3) разную историю о, е в слоге перед выпавшим полукратким; 4) сильное развитие "второго полногласия" в севернорусском и другие последствия "падения глухих", неодинаково протекавшие на севере и юге древнерусской территории]. Образование феодально-областных государственных языков привело к новой группировке восточнославянских наречий, которая затем, в зависимости от политической судьбы разных отдельных феодальных объединений, завершилась возникновением трех национальных языков - великорусского, украинского и белорусского.

Феодально-областными изменениями в составе и структуре восточнославянских языков создавалась база для последующего схождения местных наречий в национальные языки.

В XII в. уже очень рельефно сказывается в памятниках это феодально-территориальное обособление восточнославянских говоров. Так, рукописи, появившиеся в Галицко-Волынском княжестве, со второй половины XII в. отражают новое правописание, явно противопоставленное киевскому и приспособленное к местным особенностям живой речи (например, своеобразное употребление iь на месте долгого е, жч и др.). Возникновение нового правописания в Галиче свидетельствует о том, что Галицко-Волынское княжество стремится стать независимым от киевского центра даже в таких вещах, как правописание. Эта тенденция сказывается и в своеобразии литературно-художественного стиля, развивавшегося в Галицко-Волынской области.

В Галицко-Волынской области уже в домонгольский период выработалась литературная манера, отражавшаяся с XII в. и на произведениях других областей Руси (может быть, и на "Слове о полку Игореве"). Еще акад. И. В. Ягич высказал гипотезу, что "на юге России, где духовное просвещение поддерживало более тесные сношения с Константинополем и южными славянами, господство чистого церковного языка продолжало быть сильнее и сознательнее, чем на далеком севере, завязавшем очень рано сношения с западным иноземством".

И. И. Срезневский отметил в Новгородских летописях до XV в. более разговорную, народную окраску языка и сильную примесь областных севернорусизмов.

По наблюдению акад. Б. М. Ляпунова, Новгородская летопись XIII-XIV вв. кишит полногласными формами. С. П. Обнорский с этой народной окраской новгородского литературного языка ставил в связь отсутствие славянизмов в языке "Русской правды".

Различия языка, например, Новгорода и Рязани состояли не только в фонетических и морфологических особенностях (ср. отраженья аканья в рязанских памятниках, формы, род. пад. местоим. мене, тебе, себе; смешение iь и и в новгородских памятниках; в них же смешение формы род. и дат.-местн. пад. от слов женского рода на -а; формы местн. пад. на и от твердых мужских основ и т. д.), но и в своеобразиях словаря. Так, для новгородских деловых памятников характерны заимствованные из Западной Европы термины мореплавания и судоходства: шкипер, буса, ребела и т. п.; названия мер: ласт, берковеск и др. под. Кроме того, рельефно выступают и свои новгородские слова и значения: в дернь или в одерень, собина, рядовичи, кром (arx), посад 'город', ларец (arca), шелоник, голоменный и т. п.

Язык Псковской области характеризуется целым рядом шепелявых звуков (обнаруживающихся в смешении ч-ц, ш-с, ж-з, иногда щ вместо шц), своеобразными изменениями в произношении конечных е и а после мягких согласных, совернорусским жч, а позднее целой группой явлений, отражающих белорусское влияние на язык древнего Пскова: твердым р, аканьем, меной у и в, заменой ф через х и др. История Псковской земли объясняет все разнообразие ее говоров: здесь происходила борьба новгородского влияния с влиянием Литовско-русского государства.

Феодально-областные диалекты, разрушившие, видоизменившие и смешавшие структуру и границы восточнославянских племенных языков, мало изучены. (Ср. работы акад. А. А. Шахматова о языке новгородских и двинских грамот, работы акад. А. И. Соболевского о галицко-волынском, псковском и полоцко-смоленском говорах, проф. Н. М. Каринского о языке Пскова и его области и нек. др.).

Разница в словарном составе феодально-областных языков почти не была предметом специального лингвистического изучения. Так, показательно, что автора "Хождения Арсения Селунского" (XV в.) проф. А. В. Марков на основании данных лексики памятника считал белорусом, акад. С. П. Обнорский - болгарином, а акад. А. И. Соболевский - московским приказным.

Правда, к некоторым заключениям о составе, структуре и соотношении русских территориальных диалектов средневековья можно прийти на основании изучения различий в крестьянских диалектах позднейшей эпохи. Иногда в географических границах областных народных говоров отражаются следы феодально-государственных делений. Исторический анализ областных словарей помогает открыть в крестьянской лексике пережитки феодальной разобщенности. Однако, как показали диалектологические исследования (акад. А. А. Шахматова, А. И. Соболевского, проф. Д. К. Зеленина, Н. М. Каринского и др.), позднейшие колонизационные передвижения, социально-экономические факторы и политические перемены, влияние общенационального русского языка сильно изменили картину географического распределения территориальных диалектов феодальной эпохи, особенно в области южновеликорусской.

"Наибольшее стирание диалектических границ не только в области морфологии и фонетики, но и в области лексики наблюдается в так называемых переходных или в средневеликорусских говорах, больше всего подвергнутых влиянию литературного языка и являющихся продуктом относительно недавнего времени" (Ф. П. Филин). Именно в этой средневеликорусской полосе возникли феодальные государственные объединения, которые затем стали центрами складывающейся великорусской народности.

Образование крупных феодальных государств немало содействовало взаимному сближению и слиянию в один народ нескольких политико-экономических, этнографических и лингвистических единиц. В период роста национальной концентрации великорусов около Ростова, Суздаля, Владимира, затем Москвы по окраинам Великоруссии находились сложившиеся крупные политические организации, почти независимые от среднерусского центра: великие княжества Тверское, Рязанское, Нижегородское, а на северо-западе - "народоправства" Великого Новгорода и Пскова, автономные во внутренних делах.

4

Колыбелью великорусской народности была область Ростово-Суздальская, из которой выросло Московское государство. В течение двух столетий - со второй четверти XIV, кончая первой четвертью XVI в. - Москва объединила все области, занятые севернорусами, и восточную половину среднерусских княжеств.

Москва находилась в центре великорусской территории на стыке разных диалектальных групп. На юге и западе от Москвы в непосредственном соседстве с городом простирались южновеликорусские поселения, на севере и востоке - северновеликорусские. Этнографический состав самого московского населения был пестр и разнороден. При начале политического роста Москвы в ней разные слои общества говорили по-разному, одни - по севернорусски, другие - акали. Акад. А. А. Шахматов высказал предположение, что высшие классы Москвы в XIV-XV вв. пользовались преимущественно севернорусским наречием. "Московская культурная жизнь преемственно была связана с севернорусскими центрами; боярство, духовенство, дьяки потянулись в Москву из Владимира, Ростова, Суздаля, Переяславля и других старших городов". Но ни в XIV, ни в XV в. Москва не могла еще выработать своего языка, создать "койнэ", общегосударственный язык. Диалектальные различия русского языка все еще расценивались как равноправные, несмотря на быстрый рост влияния государственного языка Москвы.

В конце XV - начале XVI в. удельные княжества одно за другим поглощаются Московским государством (в 1463 г. Ярославль, в 1474 г. Ростов, в 1485 г. Тверь, в 1517 г. Рязань). Теряют свою вольность и становятся областями Московского царства вольные севернорусские "народоправства" (Новгород в 1478 г., Вятка в 1485 г., Псков в 1510 г.). Таким образом, в начале XVI в. из феодального союза областей, в известной степени самостоятельных, образовалось Московское государство. В языке этого государства долго еще сказывались следы областного разъединения, которые сгладились только в XVII в. Например, Новгород до половины XVI в. сильно влиял на московскую культуру, поставляя Москве и литераторов, и живописцев, и ученых, а иногда и политических деятелей. Но Московское государство, естественно, должно было насаждать в присоединенных областях свой общегосударственный язык, язык правительственных учреждений, язык московской администрации, бытового общения и официальных сношений.

Феодально-областные диалектизмы не могли быть сразу нейтрализованы московским приказным языком.

В XVI в. осуществляется грамматическая нормализация московского письменного языка, который становится единым общегосударственным языком Московского царства. В XVI в. среди областных разветвлений русского письменного языка наиболее выделялись два типа: новгородский и рязанский. Но они уже не могли выдержать конкуренции с языком московских приказов, хотя и не могли не влить некоторых своеобразий своей языковой культуры в общевеликорусский язык.

Первые переводы произведений западноевропейских литератур, сделанные, несомненно, в Московской Руси, относятся ко второй половине XV в. и принадлежат по преимуществу Новгороду. В начале второй четверти XVI в. новгородские переводы сходят со сцены. Переводная деятельность сосредоточивается в Москве, которая усваивает новгородские "европеизмы", новгородские культурные завоевания в сфере языка. Язык Москвы не только вбирает в себя областные слова, создавая из них богатую синонимику, но он с конца XV в. постепенно европеизируется, сначала освоив старые новгородские достижения. Для московского языка предшествующего периода, по сравнению с новгородскими европеизмами, были характерны заметные следы тюрко-татарских заимствований, чуждых Новгородской области, например, алтын, армяк, кафтан и т. д.

В области грамматики московский письменно-деловой язык XVI в. представляется гораздо более регламентированным, чем языки Новгорода или Рязани, в которых свободно проявляются местные особенности живой речи. В связи с этим московский письменный язык кажется консервативным. Он ближе по своему грамматическому строю к славяно-русскому языку. Есть основания думать, что в связи с великодержавными притязаниями Московского царства на роль Великорусской империи, на роль "третьего Рима", московский деловой язык с конца XV - начала XVI в. подвергался сознательной архаизации и регламентации по образцу литературного славяно-русского языка (ср., например, преобладание в XVI в. форм дат. над. местоимений тебiь, себiь при господстве народных тобiь, собiь в XV в.).

С половины XVI в. язык Москвы подвергается (по-видимому, в связи с социальными переворотами времен Ивана IV) сильному влиянию акающих говоров и воспринимает основные черты южновеликорусского вокализма. Язык высших слоев московского общества теряет ряд особенностей, восходивших к государственному языку старых великодержавных центров Северо-Восточной Руси (Ростова, Суздаля, Владимира), например оканье, употребление им. над. в функции винительного при инфинитиве (ср. шутка сказать) и др.

В московском языке XVI в. развиваются новые фонетические и морфологические явления, которые свидетельствуют об усиливающемся влиянии южновеликорусской народной стихии на складывающийся общий язык великорусской народности. Таковы: переход имен на -ко и -ло (Степанко, Михаила, Данило, запевало) в категорию личных слов на -а; проникновение безударных окончаний -ы, -и в им. над. мн. ч. слов ср. рода; распространение женских окончаний дат., тв. и предл. пад. мн. ч. -ам (-ям), -ами (-ями), -ах (-ях) в других типах склонения и др.

Таким образом, московский приказный язык, почти свободный от церковнославянизмов, к началу XVII в. достиг большого развития и имел все данные для того, чтобы вступить в борьбу за литературные права с языком славяно-русским. Этот деловой язык применялся не только в государственных и юридических актах, договорах и пр., но на нем же велась и почти вся корреспонденция московского правительства и московской интеллигенции, на нем же писались статьи и книги самого разнообразного содержания: своды законов, мемуары, хозяйственные, политические, географические и исторические сочинения, лечебные, поваренные книги и т. д. Расширяя круг своих стилистических вариаций, этот язык постепенно усиливает свои притязания на литературное равноправие с языком славяно-русским. Элементы этого языка проникали в традиционный литературный и славяно-русский язык и подготовляли создание общенационального литературного русского языка.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8