Курсовая работа: Восприятие русскими иностранцев по русским источникам 15-16 веков

Юрий Крижанич поступил на службу московскому государю в конце 50-х гг., жил в Москве, носил русскую одежду, хорошо владел русским языком. Хорват-католик, он не скрывал своей веры, и, тем не менее не встречал со стороны окружавших его русских горожан неприязни или отчужденности. Напротив, Крижанич близко сошелся со своими русскими соседями, часто бывал у них в гостях, вместе с ними веселился, праздновал Рождество и Святки[14].

В XVII веке на улицах русских городов выходцы из Западной Европы в костюмах своей страны представляли собой зрелище весьма экзотическое, ярко выделяющееся на общем фоне и в высшей степени чужеродное. С.В. Оболенская отмечала: «Удивительна устойчивость никогда не затухающего в сознании человека представления о «своих» и «чужих», инстинктивное отталкивание всего чужого как непонятного и неприемлемого» [15].

Непривычного вида платье, отсутствие бороды у мужчин, странная прическа, непонятный язык (тарабарщина) или искаженная русская речь, непонимание (или затрудненное понимание) русской речи - все эти факторы, воспринимаемые визуально и на слух, были, на мой взгляд, первичны в формировании реакции коренного населения на присутствие выходцев из Западной Европы. Специфические формы проявления этой реакции диктовались общим контекстом поведенческой культуры, бытовавшей в русском обществе XVII века. Многие иностранные путешественники отмечали грубость манер русских людей и их склонность к крепким выражениям. Яков Рейтенфельс в своем сочинении среди различных сведений о государственном устройстве, религии России, нравах и обычаях населения, отдельную главу посвятил сквернословию русских.

«Немцев» продолжали дразнить, несмотря на то, что, «если это случается и поблизости есть солдаты, то они сразу могут их отдубасить». Разумеется, уличные насмешки преследовали не только «немцев», доставалось и другим иноземцам, чей внешний вид привлекал внимание русских горожан. И в этом случае власти также пытались полицейскими мерами оградить иноземцев от насмешек. В 1653 году дана была в Земский приказ «память» о запрещении дразнить «задорнями прозви-щи и задор чинить приезжим татарам и мордву, и черемису, и чувашу»[16]. Однако репрессивные меры бессильны были кардинально изменить что-либо в уже сложившемся в отношении иноземцев поведенческом стереотипе русского населения.

Помимо названия Немецкой слободы (Кукуй), весьма интересное толкование от иноземцев получил и другой московский топоним - Поганый пруд. Чешский иезуит Иржи Давид, живший в Москве в 80-х годах XVII века, писал: «В первое время по прибытии они «немцы» жили в пределах города, где и теперь есть улица, на которой обитают старожилы. Их считали язычниками, отсюда москвитяне и сегодня называют их улицу «Поганый пруд», или улицей язычников».

Исследователь истории московских улиц П. В. Сытин полагал, что пруд называли Поганым потому, что в него сбрасывали отходы торговцы, забивавшие скот для своих лавок на Мясницкой улице[17]. Так или иначе, в XVII веке выходцы из Западной Европы действительно проживали на Поганом пруде. Стоит задаться вопросом, какие обстоятельства или события заставили иезуита связать употребление характеристики «поганый» с местом проживания «немцев» в Москве? Действительно ли русские горожане в XVII веке считали выходцев из Западной Европы язычниками, как об этом писал Д. Иржи, а ранее и де Родес.

Традиционно в Московском государстве XVII века языческой считали и «басурманскую веру», т. е. ислам. «Погаными», называли мусульман вообще и, в частности татар, хорошо знакомых русскому населению. Однако и выходцам из Западной Европы на улицах русских городов приходилось слышать в свой адрес «поганые» и т. п. Бранили христиан - иноземцев и «басурманами». Не удивительно, что у некоторых «немцев» могло сложиться впечатление, что «московиты» искренне считают (или считали ранее) их веру языческой. Весьма вероятно, что чуткий слух иноземцев уловил созвучие русского слова «поганый» и латинского «paganus» - язычник.

Едва ли русские люди могли перепутать выходцев из Западной Европы с мусульманами, слишком очевидны были различия, как во внешности, так и в костюме. Однако чем же в таком случае объяснить поведение русских горожан, называвших выходцев из Западной Европы «погаными и басурманами»? Могло ли таким образом демонстрироваться негативное отношение к иноверным христианам - «немцам»?

По-видимому, в сознании простых русских людей существовала двуполярная картина конфессионального устройства мира: православные и все остальные - иноверцы. Неправославие «немцев» для русских людей было вполне очевидным, как и неправославие татар. Представления же о вероисповеданиях в странах Западной Европы у большей части русского населе­ния, в особенности центральных районов страны, были смутные или отсутствовали вовсе. (Даже в XIX веке опросы русских крестьян показали полнейшую размытость в представлениях о том, какой веры придерживаются народы в иных землях и чем одна неправославная религия отличается от другой.) Эти обстоятельства объективно способствовали формированию в обыденном сознании простых русских людей обобщенного восприятия всех неправославных. При этом некий комплекс представлений об иноземцах-иноверцах одного рода (мусульманах - татарах, с которыми русское население было знакомо издавна) как исторически доминирующий в народном сознании непроизвольно проецировался и на иновер­цев иного рода - «немцев», что накладывало свой отпечаток на поведение русских людей. Дразня иноземцев, москвичи смешивали все вероисповедания, показывая «немцам» полу кафтана, свернутую в виде свиного уха[18]. Католик Августин Мейерберг, например, был искренне убежден, что «погаными» называют москвитяне всех приверженцев иной, не русской веры.

Едва ли русские люди, обзывая «погаными и басурманами» выходцев из Западной Европы, сознательно их приравнивали к «язычникам», демонстрируя, таким образом, крайнюю степень религиозной неприязни к неправославным христианам. По-видимому, в народной среде эти выражения давно стали частью обиходной брани, которую русские люди могли адресовать и друг другу. Во всяком случае, Яков Рейтенфельс среди обычных ругательств и проклятий, которыми «мосхи» награждают друг друга, называет оскорбления «язычниками и нечистыми», т. е. басурманами и погаными. Любопытно, но нет никаких упоминаний о том, что русские горожане на улицах называли «немцев» «еретиками», хотя теоретически именно это понятие должно было бы наиболее адекватно отражать отношение православного населения к «иноверцам» из Западной Европы.

Привычка называть «погаными» и «басурманами» иностранцев-христиан в основном бытовала в народной среде. Официальные власти Московского государства проводили четкую дифференциацию между европейцами-христианами и выходцами с мусульманского востока[19]. На аудиенцию во дворец московских государей в Кремле послов европейских государств и мусульман проводили разными путями: христиан - по лестнице «у Благовещения» на соборную паперть и далее по переходам у Красного крыльца; мусульман - по Средней лестнице сразу на Красное крыльцо, поскольку «басурманам» негоже было проходить через паперть православного храма. Мусульмане не допускались «к руке» государя, а могли целовать лишь царское колено или край одежды. Выражения «басурманская вера, поганые, поганство» и т. д. употреблялись в документах власти применительно только к исламу и народам, его исповедовавшим. Термин «обасурманился» имел в документах однозначное толкование и означал, что лицо, о котором шла речь, принял ислам - сделал обрезание. Для сравнения приведем позднюю (XVIII-XIX вв.) народную поговорку о господах посещавших Европу: «Наши бары за морем басурманятся, а домой воротятся, свое и не любо». Традиция называть погаными и басурманами» не только мусульман, а вообще иностранцев (в том числе и европейцев) сохранялась в народной речи довольно долго и встречается на протяжении XVIII-XIX веков.

Многие иностранные путешественники в XVII веке отмечали скрытность и недоверчивость русских людей к иноземцам. С. Главинич отмечал: «Природа Москвитян до того неподатлива относительно своих дел, что они не разболтают, а скорее скроют, что умеют и что у них есть». О том, что русский народ «труден в обращении», писал и шведский военный агент Э. Пальмквист. Подобные замечания встречаются в сочинениях II. Алеппского, С. Коллинса, А. Мейрберга, П. Ламартиньера и др. Безусловно, память о Смутном времени и войны, которые вело Московское государство на протяжении столетия, способствовали росту недоверия русского населения к иноземцам. Но, вероятно, была и другая причина, заставлявшая «московитов» избегать обсуждения «русских дел».

Граничащая со шпиономанией подозрительность властей была хорошо известна русским людям, как и беспощадные методы следствия в делах об измене. Вполне вероятно, что боязнь угодить под подозрение у властей и нежелание дать повод для доноса недругам, заставляла русских людей уклоняться от ответов на самые невинные вопросы иноземцев или давать стандартный ответ: «Про то ведает Бог и великий государь».

По мнению Л. Рущинского, религиозные убеждения русских людей, сама их принадлежность к православной вере служила непреодолимым внутренним препятствием к сближению с иноверцами. «Русский человек считал оскорбительным для чести народности, а тем более православия входить в близкие сношения с иноверными не только в делах веры, но и практического, житейского быта»[20]. Однако подобное утверждение представляется, по меньшей мере, спорным. Серьезной преградой к общению русских людей и выходцев из Западной Европы была политика московского правительства. Неформальные контакты русских людей с выходцами из Западной Европы,как правило, настораживали русские власти, будили сомнения в лояльности этих лип православному государю и церкви. Очевидно, не слишком полагаясь на «инстинктивное отвращение православных людей к иноверцам», правительство старалось исключить саму возможность общения русского населения с «немцами» путем запретов и угрозы наказания.

Следует отметить одну особенность в содержании статьи 70 главы XX Соборного Уложения 1649 года, запрещающей иноверцам держать у себя во дворах русских работников. В тексте статьи описывается, какая «православным христианам от иноверцев чинится теснота и осквернение, и многие без покаяния и отцов духовных помирают, и в великий пост и в иные посты мясо и всякий скорм едят неволею». Тем не менее, наказанием за нарушение запрета закон угрожал не иноземцам, а именно русским (православным) людям, добровольно пожелавшим поступить на службу к иноверцам. «И ныне по тому же у иноземцев некрещеных русским людям во дворах быть никоемы делы. А будет которые русские люди учнут у некрещеных иноземцев... служить... тех сыскивая чинить им жестокое наказание, чтобы иным таким неповадно было так делати».[21] Павел Алеппский писал: «Никто из народа не смеет войти в жилище кого-либо из франкских купцов а то его сейчас же хватают со словами: «...ты вошел чтобы сделаться франком». В Немецкую слободу русских людей пропускали лишь по торговым и служебным делам, а также для подвоза необходимых припасов (продовольствия, сена, дров и т. п.), для остальных вход был закрыт. В наказе дворянину, ведающему Новую Немецкую слободу, и подчиненным ему стрельцам предписывалось пресекать попытки «лишних» русских людей пройти к «немцам», задерживать и отводить в приказы.

Очевидно, опасения русских властей не были беспочвенными. Русские люди отнюдь не имели непреодолимой внутренней предубежденности против бытовых контактов с выходцами из Западной Европы и охотно нанимались на работу к «немцам». Перепись русских людей, служивших у западноевропейских купцов в Архангельске и Холмогорах, 1686 года показала, что многие по десять и более лет жили во дворах у «немцев» [22].

2.2 Отношение русского населения к иностранцам

Подчас русские люди проявляли любопытство и к религиозным обрядам «латинян, калвинов и люторов». Так, по свидетельству Б. Таниера, пасхальное католическое богослужение, проводимое посольскими капелланами, собрало вокруг себя толпу русских людей. В другое время смотреть на католичекую мессу также «сошлось много схизматиков». В 1686 году Архангельское духовенство жаловалось государю, что «у иноземцев же построены для мольбы их две кирки, и в летнее де время русские торговые и всяких чинов люди разных городов и Архангельского города жители, во время мольбы их всегда к тем их киркам приходят и их пения слушают». Культурное влияние выходцев из Западной Европы на основную массу русского населения даже в крупных городах, где существовали «немецкие» общины, было незначительно. Безусловно, сказывалась правительственная политика изоляции иноверцев от православных людей.

Преградой для проникновения в русскую народную среду иноземных новшеств был традиционализм русского средневекового общества. Вместе с «истинной верой» от предыдущих поколений наследовался и некий устоявшийся жизненный уклад и неколебимая убежденность, что формировавшийся веками образ жизни является единственно возможным и правильным для православного русского человека. Рейтенфельс приводит русскую поговорку: «Един царь, едина одежда, едина вера, одни деньги и один язык». Корб в своем сочинении писал, что русские более всего остерегаются перемен в вере,одежде и монете[23]. Подобные представления являли собой серьезное препятствие для культурных заимствований извне и могли сохраняться в народной среде довольно долго. С. В. Оболенская в статье «Образ немца в русской народной культуре XVIII-XIX вв.» приводит впечатления английского путешественника Д.М. Уоллеса, побывавшего в России в 70-е гг. XIX века. По его наблюдениям, немецкие колонисты, вопреки расчетам русского правительства, так и не оказали цивилизующего влияния на местных крестьян. Русский мужик, писал Уоллес, очень любознателен и внимательно наблюдает за жизнью немецких соседей. Но никогда не помышляет о том, чтобы перенять их обычаи. Для русских крестьян «немцы есть немцы, а русские есть русские, и все тут»[24]. Отношение русских крестьян XIX века к соседям-немцам, по всей видимости, есть слепок более ранней традиции, бытовавшей в русском обществе XVII века.

Любопытнейший памятник народной сатиры XVII века - «Лечебник на иноземцев» - содержит шутовские рецепты «лекарств» из «светлаго тележного скрипу, густого медвежия рыку, мухина сала, блохиного скоку, рыбья следу» и т. п. А также издевательские рекомендации «лечения» разных недугов: «А буде которой иноземец заскорбит рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозг и помазать болная рука, и будет здрав без обеих рук».В XVII веке круг лиц, имевших возможность воспользоваться услугами иноземных медиков, в особенности докторов, врачевавших «внутренние» болезни, был чрезвычайно узок. Однако доктора-иноземцы давали письменные «скаски» с описанием разных болезней, необходимых для борьбы с ними лекарств и методов лечения. Такие «скаски» ходили по рукам, наверняка попадая время от времени и в народную среду. Вероятней всего, рекомендации иностранных медиков были непривычны и непонятны для посадских и слободских людей, вызывали у них удивление и недоверие. Например, доктора А. Граман и И. Белово предписывали «немощным людем, у которых горло и груди пухнут, под языком жилную отворить да сделать водка, которая холодит, и тою водкой в рот поласкать, а не глотать, плевать вон, а наружно мазать мазми и пластыри прикладывать». Необычность таких рекомендаций могла породить убежденность в их абсурдности, непригодности, а то и вреде для русских людей. По сути дела, «Лечебник» является пародией - передразниванием врачебных предписаний, которые давали иностранные доктора и своего рода ответом на них, о чем говорит и его полное название: «ЛЕЧЕБНИК ВЫДАН ОТ РУССКИХ ЛЮДЕЙ, КАК ЛЕЧИТЬ ИНОЗЕМЦОВ И ИХЪ ЗЕМЕЛЬ ЛЮДЕЙ; ЗЕЛО ПРИ-СТОЙНЫЯ ЛЕКАРСТВА ОТ РАЗЛИЧНЫХ ВЕЩЕЙ И ДРАЖАЙШИХ».

Из русских горожан в непосредственном контакте с «немцами» находились наемные рабочие, прислуга и должники, отданные в распоряжение своих западноевропейских кредиторов «головою до искупу». Информация о том, какие отношения складывались у русских людей и их иноземных хозяев, сохранилась весьма отрывочная и содержится, как правило, в изветных и явочных челобитных, сыскных и судебных делах, что обуславливает несколько односторонний ее характер. Тем не менее, ряд любопытных деталей можно почерпнуть и в такого рода документах. В 20-х годах отставной стрелец Денис Иванов упросился «жить на дворничестве» в Москве у служилого иноземца Федора фон Любцева и, по всей вероятности, был вполне доволен своим положением. Во всяком случае, когда в 1627 году был объявлен указ, запрещавший русским людям жить «в работе» у «некрещеных» иноземцев, Денис Иванов не пожелал покинуть свое место. Тем не менее фон Любцев во исполнение указа «того Дениска с женою ево Матренкою с двора сбил». В отместку Денис известил на немцев «государево дело» - обвинил в непригожих словах на бояр, князей и патриарха Филарета Никитича. Вероятней всего, донос был ложный.

Немцы под пытками отрицали свою вину, а отставного стрельца уже один раз наказывали за напрасно сказанное «государево дело». (Ложный донос широко практиковался как метод сведения счетов. Айрманн в своих «Записках о Прибалтике и Московии» предостерегал немцев от ссор с русскими людьми, а если это уже случилось, советовал скорее помириться. «Ибо обиженный, или озлобленный московит может повергнуть их в великое несчастье, показав поступок, или умысел против царского величества. А по этому обвинению мало кому удается избежать наказания или убытков, как бы не старались себя оправдать». Корб в своем дневнике приводит рассказ датского посланника о том, как в Воронеже некий «москвитянин» обвинял в измене двух немецких полковников. Иноземцев подвергли пыткам, однако признания не добились. Русский же в последствии заявил, что его донос ложный и немцев он оговорил по злобе, за что и был казнен).

В 1638 году в Новгороде был задержан русский человек Богдан Артемьев. «В распросе сказался вольной человек, уроженец из Дмитрова посаду», долгое время жил Москве - служил у разных иноземцев, «а после того служил у арганного мастера у Мелхерта Лунева 8 лет, а Москвы де взял его с собою проводить до Новгорода, а из Новгорода отпустить назад, а дурна за ним нет никакова». Слова Артемьева подтвердили трое проживавших в Москве иноземцев (ювелир, переводчик Посольского приказа, «и торговый немчин»). Замечателен и тот факт, что поручителями русского человека Б. Артемьева выступили тоже «немцы». Три иностранных офицера, два «государева золотого дела мастера», один оружейник и еще двое «кормовых иноземцев», не указавших своей профессии, обязались в случае неявки Артемьева по первому требованию в Посольский приказ за него «платить пеню, что государь укажет, и ставить свои порутчиковы головы в его голову место». Готовность «немцев» поручиться за русского человека в подобной ситуации указывает, по меньщей мере, на то, что иноземцы хорошо знали Богдана Артемьева и доверяли ему[25].

Обвинения хозяев-«немцев» в религиозных притеснениях и «осквернении» служивших у них русских «работных людей», постоянно возводимые православным духовенством, не находят массового подтверждения в приказных документах. Обнаружено лишь одно дело по челобитью русской прислуги на своего хозяина-иноземца в «стеснении в вере». В ноябре 1674 года била челом государю «девка Танка Афонасьева дочеришка» на торгового иноземца голландца Петра Деладала в том, что он тайно написал на нее «незнамо какую запись», а кроме того «к церкви Божий ее не отпускает, и Богу молитца не велит, и душу ее сквернит, и хочет он Петр ее вечно похолопить, и в свою веру привести в немецкую». Девушка просила освободить ее от службы у иноземца, чтоб «от него Петра православной христианской веры не отбыть». «В роспросе» Татьяна также показала, что Деладал «ее де Танку от себя двора в церкви Божий и никуды не отпущал, и душу де ее в поеные дни и в нынешней пост всякими своими яствы сквернил».

Дело разбирал сам Артемов Сергеевич Матвеев. По его приказу были взяты «распросные речи» с самого Петра Деладала и остальной русской прислуги, жившей у него на дворе. Голландец с возмущением все отрицал, называя челобитье Татьяны «затейным и воровским». Русская прислуга и «работные люди» также не подтвердили Татьяниных слов, заявив при этом, что им «от хозяина своево преж сего и ныне налоги и обиды никакой нет». Скорее всего, Татьяну Афанасьеву перестали устраивать первоначально заключенные с ней условия службы: пять лет работать у иноземца за еду и одежду, и лишь по истечении этого срока Деладал обязался «дать сверх одежи три рубли денег». Расчет девушки оказался верным - от службы у голландца велено было ее освободить. Однако полного доверия челобитье Татьяны Афонасьевой у администрации Посольского приказа не вызвало. Никаких репрессий против Петра Деладала властями предпринято не было, вопрос об отнятии у иноземца остальной русской прислуги не поднимался.

Любопытные материалы, относящиеся к вопросу о религиозной свободе живших «в работе» у немцев русских людей, содержатся в документах съезжего двора Новой Немецкой слободы. В 1666 году «руской детина Савка Василев» сказал в рае-просе, что живет с женою в Немецкой слободе «из найму» у торгового иноземца Адула Олферьева в дворниках. Когда 10 июля жена Савки родила сына, ее и новорожденного в тот же день «у Адула на дворе» посетил «Басманные слободы поп Павел». Спустя неделю тот же священник крестил младенца в церкви Великомученика Никиты в Басманной слободе, крестными родителями были жители Казенной слободы. Крестины праздновали также на дворе у иноземца. Ни малейшего «стеснения в вере» Савка Васильев явно не ощущал, о существовании запрета русским людям служить у иноземцев не подозревал, а на съезжий двор в Немецкой слободе, где он был задержан, пришел по своим делам.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5