Дипломная работа: Историография Крымского ханства

Содержание данного труда Халим Гирая, до сих пор не переведенного ни на один из европейских языков, все же хорошо известно специалистам-историкам. В обиходном русском языке за книгой закрепилось название «Розовый цветник ханов». Более точный перевод: «Розовый куст ханов», что лучше соответствует смыслу оригинала.

 В 2001 году Кемалем Усеиновым был сделан еще один перевод на русский язык, где им выполнены разъяснение отдельных терминов и реалий, подбор официальных документов и иллюстраций.

Перевод, хотя и передает содержание «Розового куста ханов» целиком, все же не является дословным. Автор перевода, крымскотатарский ученый К. Усеинов, включил в канву повествования Халим Гирая сведения, извлеченные А. Ильми из «Семи планет» Мухаммеда Ризы, «Опоры историй» Абдульгаффара Кырыми, сочинений турецких историков и представленные в примечаниях оригинального издания 1909 года[[32]]. Кроме этого, в ряде случаев в текст Халим Гирая включены сведения, почерпнутые К. Усеиновым из других, не названных им источников (в частности, из «Семи планет» Мухаммеда Ризы). Некоторые сведения в «Добавлениях» А. Ильми автором перевода сокращены в силу их общеизвестности и доступности. Это касается, главным образом, сведений по истории России и российско-турецких отношений, извлеченных А. Ильми из турецких переводов «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Такие изменения вполне соответствуют научно-популярному характеру настоящего издания, но ни в коей мере не снимают с повестки дня задачу подготовки современного критического издания этого памятника крымскотатарской историографии XIX – начала XX вв.

Крупнейшим историком сделавшим большой вклад в историческую науку о Крымском ханстве был Василий Дмитриевич Смирнов (1846-1922), российский востоковед – автор двухтомного исследования по истории Крымского ханства. Особенно важное значение для дальнейшего развития историографии о Крымском ханстве имел первый том, получивший название «Крымское ханство под верховенством Османской Порты до начала XVIII века»[[33]]. В.Д. Смирнов, значительно расширил хронологические рамки своего исследования и попытался представить историю Крыма с первой половины XVIII века, справедливо считая, что основы будущей государственности следует искать в период господства над полуостровом Золотой Орды. В.Д.Смирнов довольно подробно описал эпоху правления в Крыму улус-беков – наместников, получивших полуостров в качестве удела и утверждаемых ханами Золотой Орды. Автор образно называет их также «временщиками», почему-то не проводя параллелей между улус-беками, имена которых зафиксированы в письменных источниках, и личностями, указанными в генеалогических преданиях о предках династического дома Гирей. Так, например, Оренг-Тимур, Кунджек, Тулек-Тимур, Хасан, Таш-Тимур фигурируют в источниках как улус-беки Крыма (а Таш-Тимур даже как независимый хан в 1394-1395 гг.), тогда как в генеалогических трудах эти же личности отмечены как предки основателя Крымского ханства, красноречиво указывая на то, что правившие в Крыму в золотоордынский период улус-беки являлись предками Хаджи-Гирей-хана.

1.4. Историография Крымского ханства в XX века.

Говоря развитии историографии Крыма и Крымского ханства в частности в XXвеке можно упомянуть слова известного ученого, доктора исторических наук Возгрина В.Е.: «…о Крыме, этом в буквальном смысле слова «опытном поле Истории», до сих пор ни в СССР, ни за рубежом не создан общеисторический труд. И даже наиболее крупные работы, написанные русскими или советскими историками, отражают огромную, многоплановую тему Крыма далеко не полностью – и хронологически, и в предметном плане[[34]].

Во-первых, все без исключения крупные послевоенные работы, посвященные крымским античности, средневековью и началу Нового времени, написаны как бы «извне», с точки зрения русских или европейских историков. Говорить, что работы эти субъективны, – значит не сказать ничего; историк, безусловно, не может стать до конца объективным. Поэтому речь идет об уровне субъективизма – впрочем, и здесь объективных критериев не выработано. Очевидно, достаточно будет сказать, что автору не известна ни одна значительная советская работа о Крыме, которая не была бы выдержана в антитатарском духе (исключение – несколько небольших трудов, вышедших до 1944 г. в Крымской АССР). Таким образом, мы вправе говорить не о спорном, но о повальном субъективизме, причем доходящем до крайних пределов не только «качественно», но и количественно. Так, в четырехтомнике П. Надинского периоду 1917 – 1920 гг., т.е. четырем годам, посвящено 300 с лишним страниц, полустолетию до этого – около 90 с, а полутысячелетию истории так называемого татаро-турецкого периода (XIII – XVIII вв.) – 38 страниц!

Но конечно, гораздо пагубнее качественные, концептуальные перекосы. Не стоит приводить все (или даже основные) примеры великодержавной, шовинистической трактовки крымской истории, использования антинаучных терминов и ярлыков типа «крымские хищники, захватчики, разбойники, агрессоры» уже из-за их огромного количества (только книг, где они приведены, сейчас, по подсчетам Р.Я. Эминова, уже больше сотни). Кроме того, нам не представляется плодотворным клеймить конкретных авторов этих писаний – они лишь отразили в своих книгах и брошюрах некие концепции, опирающиеся на поддержку довольно значительных слоев в горизонтальном плане и представителей весьма влиятельных административных, научных и общественных институтов – в вертикальном[[35]].

Подлинно научный анализ любого исторического явления приводит к достоверным результатам, лишь будучи начат с истоков этого явления. История же необъективной, антитатарской направленности отдельных псевдонаучных положений коренится, безусловно, в том самом «средневековом мракобесии», которое было несовместимо с принципами исторического материализма еще в конце прошлого века. Простительные лишь для домарксистской историографии, но, как видно, сохранившиеся и даже развившиеся в XX в., эти стереотипы и установки – среда, что питает «научную» литературу подобного плана…»[[36]]

«…общим местом стало расхожее утверждение об исконной, первоначальной заселенности Крыма славянами (вариант – праславянами). Какие из сего следуют выводы – догадаться нетрудно. Пересматривается сам факт колонизаторской политики царского правительства в Крыму, репрессии по отношению к местному населению, прямым потомкам автохтонных насельников полуострова; утверждается, что в отличие от Средней Азии или Кавказа здесь имела место не колонизация малых народов, а обычная эксплуатация трудового крестьянства, как, например, в Тульской или Архангельской губерниях. Не отстают от профессиональных историков современные публицисты и литераторы. Книги П. Павленко, А. Козлова, И. Давидкина, А. Первенцева, И. Вергасова, И. Лугового и многих других проникнуты в большей или меньшей степени патологической ненавистью к татарам, стремлением «объяснить» нарушения ленинской национальной политики и оправдать известные постановления 1944 г. и более поздних лет»[[37]]

Но все же, несмотря на отрицательные явления в историографии, в XX веке было издано немало исторических трудов внесших большой вклад в изучение истории Крымского ханства.

Серию статей о правлении некоторых ханов издал Нуретдин Агат, известный историк и нумизмат. Он родился в 1889 г. в деревне Мухалатка на Южном берегу Крыма. Закончил школу, открытую И. Гаспринским в городе Бахчисарае, а затем их семья в 1901 г. переезжает в Стамбул. В 1918 г. Нуреттин Агат, приехав в Крым, принял активное участие в национальном движении крымских татар, но спустя несколько месяцев, вновь был вынужден вернуться в Турцию. Все свое свободное время он посвятил изучению истории Крыма, поместив серию статей в журнале «Emel» под рубрикой «Badimsiz Kirim Hanlari» («Независимые крымские ханы»), в которых рассматривал историю правления Бек-Полат-хана (Бек-булата), Таш-Тимура, Гыяс эд-дина, Девлет-Берды, Улуг-Мухаммед-хана, Хаджи-Гирей-хана и др. Особое внимание Нуреттин Агат уделял нумизматике, изучал монеты, чеканенные в Джучиевом Улусе и Крымском ханстве. В 1976 г. им была издана работа «Каталог монет Золотой Орды (Джучидов) (1250 – 1502)», которой Нуреттин Агат посвятил десять лет своей жизни (1958 – 1968 гг.)[[38]].

Ввиду многонациональности Крыма много внимания было уделено историками вопросу о национальной ситуации в Крымском ханстве.

Броневский М. в своих «Описаниях Крыма» говорит, что города ханства, как новые, так и древние, никогда не были однонациональными. Даже в Эски-Юрте, одном из очагов крымского исламизма, население уже в конце XIII в. было интернациональным; в крымских городах проживало большое количество евреев, черкесов, пятигорцев, цыган. Лишь о христианах славянского происхождения почти не встречаются упоминания; очевидно, если они и встречались среди оседлого населения полуострова, то крайне редко[[39]].

В очерках «Дорогой тысячелетий» вышедших в свет в 1966 году делается вывод, что существование такого удивительного и для наших времен конгломерата из разноплеменных инаковерующих было бы немыслимым без известной веротерпимости татарского населения – впрочем, также полиэтнического, хотя и единоверческого. И черта эта резко выделяет крымских татар из всего исламского мира. Это была, по словам советских ученых, удивительная даже для суннитов «широчайшая веротерпимость[[40]].

Другой советский исследователь Крыма Фадеев Т.М. в своем труде пишет, что Успенский монастырь близ Бахчисарая пользовался не только материальной поддержкой ханов, но и авторитетом у татар, оставаясь на протяжении веков центром и оплотом крымской православной церкви. Другой монастырь, Георгиевский (мыс Фиолент), беспрепятственно функционировал, правда, с небольшим перерывом, более тысячи лет (890 – 1920-е гг.). В Кафе в дотурецкий период рядом с мечетями и медресе высились купола 17 католических храмов и двух монастырей с латинскими школами при них; греческие храмы и монастыри, армянские, русские церкви, еврейские и караимские синагоги и т.д. Причем здесь были далеко не безобидные убежища гонимых за веру монахов, как в первые века крымского (херсонесского) христианства, но оплоты церкви воинствующей. Католические монастыри играли роль центров христианской миссии; здесь посланцы Европы изучали языки, обычаи, культуру Востока для того, чтобы отправиться в качестве миссионеров в ближние и дальние страны Азиатского континента[[41]].

Из довоенных советских историков данного вопроса касается Сыроечковский В. Е. в своей статье «Мухаммед-Гирей и его вассалы» напечатанной в журнале «Ученые записки МГУ» в 1940 году пишет, что в отношении конкретных христиан, ханы и беи оценивали их не столько за преданность заветам Пророка, сколько за деловые и человеческие качества, отнюдь не понуждая к принятию ислама. Вера не сказывалась не только на условиях экономической деятельности иноверцев, но и на служебной карьере некоторых из них. В весьма отрывочных сведениях о лицах, приближенных к ханам, можно встретить множество немусульман: нескольких казначеев (евреи Ша-Ислам и Мусафей, итальянец Августин, поляк Янушко), дипломатов в ранге посла (итальянцы Августин Гарибальди, Ян Баптист, Винцент Зугуль-фи, еврей Кокоса) и т.д.

Не мог пройти мимо внимания историков и вопрос о войнах Крыма. По мнению Возгрина В.Е. до сих пор не проведено глубокое объективное научное исследование действительных причин всех войн, что вели в указанный период Крым и его соседи. Сделанные же доныне общие выводы по этому поводу грешат предвзятостью и непоследовательностью[[42]].

Весьма показательно в этом отношении исследование А.Б. Кузнецова. Работа, основанная на старых трудах русских и советских ученых, которые, по признанию автора, касаются лишь «отдельных сторон» большой крымской темы, претендует на «обобщающее» значение, на выявление «основных аспектов политики Крымского ханства в Восточной Европе вообще и в отношении России в частности» и уже поэтому заслуживает внимательного изучения[[43]].

Выводы, к которым приходит А.Б. Кузнецов, весьма знаменательны. Один из них – о том, что в Бахчисарае уже в XV в. были выработаны по отношению к России некие конкретные «захватнические планы», апробированные Турцией, что позднее возникли агрессивные коалиция Вильно – Крым, «ось» Казань – Бахчисарай и т.п., имевшие ту же перманентную программу. Есть вывод и о «широком плане турецко-крымской экспансии» за счет России, и о том, что даже поход Мухаммед-Гирея в 1521 г. имел целью «создать плацдарм для нового удара по России с юго-запада». При этом автора не смущает полное отсутствие документальных подтверждений существования этих планов.

Очевидно, историк имеет право и на умозрительные выводы, точнее – гипотезы. Не будучи даже поддержаны источниками, они обычно основываются на анализе реальных действий исторических лиц и народов. Но политика Гиреев также не «соответствует» выкладкам Кузнецова. Ханы неоднократно брали русские города (в том числе не только Киев, но и Москву), однако после этого неукоснительно оставляли эти территории, причем совершенно добровольно.Крымские набеги были удивительной «экспансией», она не имеет аналогов ни в догиреевской (вспомним 300-летнее монгольское иго), ни особенно в послегиреевской истории попыток завоевать Россию. Интересно, как бы владели несколько десятков тысяч кочевников огромной страной, если они и Крым-то не смогли уберечь от турецкой агрессии?

Наиболее, по мнению автора, прав исследователь внешней политики ханства в XVII в. А.А. Новосельский, изучивший, в отличие от А.Б. Кузнецова, огромные документальные комплексы. Он пришел к недвусмысленному выводу: крымцы действовали совершенно самостоятельно и даже иногда вразрез с планами турецкого правительства, т.е. не было общей программы агрессии. Об отсутствии какого-то постоянного собственного стратегического плана борьбы с Москвой говорит и их тактика – татарские набеги были довольно слабыми, совершались небольшими силами и не проникали глубоко внутрь страны. Зачастую были делом частной инициативы отдельных вожаков. Отсюда полная распыленность и бессвязность действий татарских отрядов, чьи действия не были рассчитаны на совершение крупных операций.

В целом же если сравнить различные подходы к этой теме, то, начиная с В.Д. Смирнова, творчество историков можно разделить на два направления. Первое основано на убеждении, что Крым с 1470-х гг. был послушным вассалом Турции. Сторонники второго утверждают, что политика ханов имела две тенденции: связанную с вассальными отношениями и – наоборот – вытекавшую из стремления крымчан к самостоятельности, т.е. антитурецкую[[44]].

Автор данной работы склоняется ко второй точке зрения, считая, что ее необходимо лишь дополнить следующим замечанием. Определение политики Крыма по отношению к Турции на протяжении сколько-нибудь значительного периода вообще невозможно, если мы хотим достичь при этом достаточной степени обобщения. Относительно же войн и дипломатии каждого отдельно взятого хана нужно привлекать к исследованию не только эти внешние проявления его политики, но и социально-экономическое и международное положение ханства в этот период и, более того, такие данные, как личные качества хана, султана, царя и т.д., направление их личной политики, степень поддержки правителей широкими массами и феодалами. Мог играть важную роль в крымской политике и такой малозаметный фактор, как малолетство султана (1640-е гг.) и т.п.

Таким образом, истина, как это часто бывает, лежит посредине двух упомянутых историографических направлений. Крым нельзя считать ни послушным исполнителем воли султана, ни постоянным врагом стамбульского сюзерена, стремящимся к свободе. Он выступал в роли то первого, то второго – целиком в зависимости от конкретных условий. Подобный, не вполне обычный вывод можно сделать, лишь принимая во внимание уникальное географическое, демографическое, социально-экономическое и политическое положение ханства.

Это не означает, что следует игнорировать общие положения науки, например, о сложном, двойственном характере политики вообще всех восточных стран, от Крыма до Японии. Ведь политика эта вела как к войнам агрессивным, диктовавшимся интересами феодалов, так и к чисто оборонительным, порожденным начавшимся колониальным натиском Запада. Бесспорно, что при всей своей «стопроцентной агрессивности» Крым не приобрел в рассматриваемый период ни пяди земли, несмотря на слабую защищенность и даже незаселенность ряда территорий Северного Причерноморья. Напротив, именно в эти века все более усиливается натиск на крымчан их соседей, особенно христианских, где уже тогда всячески раздувались антимусульманские страсти. Готовились не простые набеги, а та тотальная ликвидация ханства, что получила выражение в конце XVII в., когда Москва откровенно выдвинула ультиматум о полном выселении крымского населения в Анатолию и передаче безлюдного (!) полуострова русским.

До этого было еще далеко, но и за много десятков лет татары смогли провидеть такой исход русской политики. Вполне точен вывод и другого ученого (которого также тяжело заподозрить в стремлении «оправдать» внешнюю политику мусульман, согласно которому для татар и турок войны с целью ослабления русских были отнюдь не самоцель, а лишь способ выравнивания сил между Москвой и Варшавой, средство поддержания равновесия между ними. Другими словами, Крым в своей политике придерживался общеевропейской теории «баланса», столь характерной именно для XVII – XVIII вв.

С проблемой крымских войн тесно связан вопрос о крымских походах за живым товаром – набегах. Как замечал исследователь Бахрушин С. в своей работе «Основные моменты истории Крымского ханства» это занятие было для них вполне закономерным средством для получения путем обмена необходимых им товаров и денег. Это было действительно ремесло, почти профессия. Беи и мурзы были такими же рыцарями-разбойниками в степях Восточной Европы, как их украшенные благородными гербами «коллеги» на больших дорогах Запада, с одинаковой легкостью приносившие в жертву материальной выгоде человеческие жизни – свои и чужие[[45]].

Охота на людей повсеместно рассматривалась в ту эпоху как занятие, ничем не хуже любого другого. Разве что несколько более опасное, чем, скажем, ремесло рыбака. Как и в рыбацких селениях, состоятельные татары ссужали бедняков средствами производства, т.е. боевыми конями, расчет за которые производился с добычи. Как писал свидетель последнего татарского набега (на Подолье, в середине XVIII в.) барон де Тотт, должник давал обязательство «по контракту своим кредиторам в положенный срок заплатить за одежду, оружие и живых коней – живыми же, но не конями, а людьми. И эти обязательства исполнялись в точности, как будто бы у них всегда на задворках имеются в запасе литовские пленники».

Большой вклад в развитие историографии Крымского ханства по этому вопросу сделал Хензель В. посвятивший данной проблеме свой труд «Проблема ясыря в польско-турецких отношениях XVI – XVII вв.».

Он пишет, что по числу участников набеги делились на три вида: большой (сефери) совершался под водительством хана, в нем участвовало до 100 тыс. человек, и приносил он, как правило, около 5 тыс. пленников. В средне-масштабном походе (чапуле) 50 тыс. всадников возглавлялись одним из беев; ясырей при этом бывало около 3 тыс. Небольшие же набеги (бешбаш, т.е. «пять голов») во главе с мурзой приносили скромную четверть тысячи рабов[[46]]. Когда добыча была взята, татары проявляли о ней своеобразную заботу, что естественно. Как пишет Возгрин цитируя барона де Тотта, «пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 баранов и с 20 волов – обычная добыча одного человека – его мало стесняет. Головки детей выглядывают из мешка, подвешенного к луке седла; молодая девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать – на крупе лошади, отец – на одной из запасных лошадей, сын – на другой; овцы и коровы – впереди, и все это движется и не разбегается под бдительным взором пастыря. Ему ничего не стоит собрать свое стадо, направлять его, заботиться о его продовольствии, самому идти пешком, чтобы облегчить своих рабов...»[[47]]

Конечно же, советские авторы, говорящие о жестокости такого промысла, совершенно правы; да и упомянутая выше «забота» имела вполне понятную экономическую основу. Но уже, поэтому она была постоянной и действенной. Пока пленный не сдан с рук на руки купцу, о товаре должен беспокоиться владелец. И можно представить себе, с каким осуждением смотрели татары, участвовавшие в совместных походах с украинцами в Польшу, на бессмысленную порчу «товара», когда казаки «вырезали груди у женщин, били до смерти младенцев». Вот уж в чем татар нельзя обвинить, так это в бесцельной жестокости!

Из работ современных исследователей истории Крыма и Крымского ханства можно выделить следующие. В 1998 году вышла в свет работа Полякова В. – «Крым. Судьбы народов и людей».Эта книга объединяет работы многих лет. Книга разделена на 4 главы, которые отличаются как манерой изложения, так и тематикой материала. В ходе работы многие статьи и очерки уже были опубликованы на страницах газет и журналов, многие были написаны автором специально для этого издания и никогда раньше не печатались. В ходе работы над книгой автором использованы фонды Крымского государственного архива, библиотеки имени Франко, имени Гаспринского и др.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6