Государство и право на территориях, занятых белыми армиями

правительства (председателя, министра иностранных дел, министра юстиции,

министра финансов и др.). Выражая интересы помещиков и финансовой

буржуазии, врангелевщина была в то же время попыткой опереться на крупных

землевладельцев и зажиточные слои крестьянства.[3]

25 мая 1920 года Врангель опубликовал «Закон о земле», по которому

часть помещичьих земель (в имениях свыше 600 десятин) могла отойти в

собственность крестьянства с выкупом земли по пятикратной стоимости урожая

с рассрочкой на 25 лет. Дополнением к «Закону о земле» явился «Закон о

волостных земствах и сельских общинах», которые должны были стать органами

крестьянского самоуправления взамен волостных и сельских Советов. Рабочим

Врангель обещал государственную защиту от владельцев предприятий. По

отношению к рабочим организациям проводил политику репрессий, жестоко

расправлялся с коммунистами и сочувствующими им. Начал мобилизацию крестьян

в Северной Таврии для пополнения своей армии. Делал он и ставку на

казачество. С казачьими правительствами и атаманами Врангелем было

заключено соглашение, дававшее им видимость самостоятельности.[3]

Войска Врангеля пытались занять Кубань и Донбасс, но это им не

удалось. Польша разрешила Врангелю сформировать на её территории новую

армию, но от совместных действий уклонилась, а потом был заключён мир с

Польшей, что и предрешило окончательный разгром войска Врангеля. После

поражения в Северной Таврии и Крыму 14 ноября 1920 года Врангель со

значительной частью белой армии бежал за границу. Там им был создан Русский

общевоинский союз. Врангель-автор мемуаров («Записки» в журнале «Белое

дело» Берлин, 1928 г.).[3]

2.1. Идеология белого движения.

Официально суть этой идеологии определялась её творцами как

«непредрешенничество». Вожди белого дела не «предрешали», т.е. не

провозглашали заранее и формально не навязывали народу свою позицию по

ключевым вопросам о будущей форме государственности России и её социально-

экономическом строе (государственная власть, аграрный, рабочий,

национальный вопросы). Окончательное разрешение этих вопросов, по их

публичным заверениям, оставалось после ликвидации советской власти за

«соборной волей народа». Провозглашался примат православной церкви.[8]

«Непредрешенничество», указывал позднее А.И. Деникин, было

«результатом прямой необходимости». Оно давало различным антибольшевистским

силам, участвовавшим в белом движении, возможность сохранять плохой мир и

идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на

друга, враждуя и тая в сердце- одни республику, другие- монархию, одни-

Учредительное собрание, другие- Земский собор, третьи -

«законопреемственность». Удобная и легковесная, ни к чему не обязывающая,

«непредрешеническая» кладь, надеялись белые вожди, не обременит армии на их

пути к Москве, а «если там, - cледует ещё одно признание Деникина, - при

разгрузке произошло бы столкновение разномыслящих элементов, даже кровавое,

то оно было бы, во всяком случае, менее длительным и изнурительным для

страны, чем большевистская неволя».[8]

Однако удержаться вождям белого движения в рамках «непредрешения»

никак не удавалось, по их собственным словам, «жизнь стихийным напором

выбивала из этого русла, требуя немедленного решения таких коренных

государственных вопросов, как национальный, аграрный и другие».[8]

2.2. Практические действия белых правительств.

Все белые правительства поспешили отменить большевистский «Декрет о

земле». Что же они предлагали взамен?

В апреле 1919 г. Правительство адмирала Колчака издало «Декларацию о

земле», где объявлялось о праве крестьян, обрабатывающих чужую землю, снять

с неё урожай. Обещая затем наделить землёй «безземельных и малоземельных

крестьян», правительство выражало готовность «вознаградить прежних

владельцев» и грозно предупреждало: «Впредь никакие самовольные захваты ни

казённых, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не

будут, и все нарушители чужих земельных прав будут предаваться суду».

Венчало «Декларацию» заявление о том, что «в окончательном виде вековой

земельный вопрос будет решён Национальным собранием».[8]

Эта колчаковская «Декларация» была таким же топтанием на месте, как в

своё время аграрная политика Временного правительства. Она не давала ничего

определённого ни крестьянам Сибири, не знавшим гнёта помещика, ни

хлеборобам других районов страны.

Ещё меньше могли удовлетворить крестьянство действия правительства,

возглавляемого Деникиным. Своим постановлением оно потребовало предоставить

владельцам захваченной земли одной трети всего урожая. Кроме того, в нём

признавалась необходимость «сохранения за собственниками их прав на землю»,

допускалась передача крестьянам лишь малой части помещичьей пашни, и то

«обязательно за выкуп».[8]

Спустя годы белые генералы провал своей аграрной политики на Юге

России старались объяснить «классовым эгоизмом помещиков». «Крупные

землевладельцы, - писал Деникин, - насильно восстанавливали при поддержке

воинских команд свои имущественные права, сводя личные счёты и мстя

крестьянам», до предела накалив тем самым обстановку в деревне. Но

фактически вся вина помещиков заключалась лишь в одном: они слишком

торопились провести в жизнь то, что провозглашено было самим «царём

Антоном», как называли в народе Деникина.[8]

Генерал П.Н Врангель стремился в максимальной степени учесть печальный

опыт социально-экономической политики А.В Колчака и А.И. Деникина. Но и он

не решился серьёзно затронуть помещичье землевладение. В его «Приказе о

земле» (май 1920 г.) за прежними владельцами сохранялась «часть земли»,

однако её точный размер не устанавливался, а должен был «в каждом отдельном

случае» определяться «местными земельными учреждениями» находившимися под

контролем белой власти, иначе говоря - тех же помещиков.[8]

Одновременно за фасадом «непредрешенничества» повсеместно шло

восстановление прежних бюрократических структур, действовавших на базе

царского законодательства. К власти возвращались политики, уже давно

доказавшие свою полную несостоятельность. Заводы и фабрики переходили в

руки прежних владельцев. Были запрещены или строго ограничены в своей

работе профсоюзы и социалистические партии. Жёстко пресекались любые

выступления рабочих в защиту фабрично-заводского законодательства, и без

того сильно урезанного властями. Владельцы предприятий и торговцы, получая

огромные правительственные субсидии, использовали их в своекорыстных и

спекулятивных целях, обогащались сами и коррумпировали чиновничий аппарат.

Мемуары белых деятелей полны обличений «состоятельной буржуазии и

спекулятивных кругов, жиреющих от доходов и барышей, но не желающих ничем

жертвовать и реально помочь армии», хотя та «спасала их жизни, достояние, и

привилегии.» Один из штабных колчаковских генералов предложил даже

установить для «богатых классов» своего рода финансовую развёрстку.

«Печально идти в этой части по стопам комиссаров, но нет иных способов

расшевелить нашу богатую буржуазию, не испытавшую ещё, как следует, всех

прелестей большевистской выездки», - с безысходностью констатировал он.[8]

Не находили белые правительства взаимопонимания и с национальными

меньшинствами на окраинных территориях России. Там давно зрело недовольство

бюрократическим гнётом центра, что выражалось в стремлении к сепаратизму и

автономии. Выдвинутый вождями белого дела лозунг «единой и неделимой

России» быстро разочаровал национальную буржуазию и интеллигенцию,

первоначально симпатизировавшую белым, не говоря уже о рабочих и

крестьянах. Нежелание А.И. Деникина и П.Н. Врангеля удовлетворить

требования автономии войсковых кругов Дона, Терека и Кубанской Рады в

конечном счете лишило Добровольческую армию доверия и её самого верного

союзника - казачества. Казаки резко отличались от остальных русских

крестьян тем, что они имели право получать 30 десятин земли за воинскую

службу, которую они несли 36 лет. В новых землях они не нуждались, но

хотели сохранить то, чем уже владели.[7]

Лозунг Деникина «Россия будет великой, единой, неделимой» не оставлял

никакой надежды инородцам, стремящимся к автономии и независимости.

Союзники предложили белым предоставить финнам и полякам независимость, а

Прибалтике и Кавказу - автономию. Белые отказались, и осенью 1919 года, в

решающий момент, потеряли поддержку Эстонии, Финляндии и Польши. Белые

утратили расположение кавказских народов, готовых удовольствоваться

статусом федерации.

В результате такой внутренней политики белое правительство вызвало

недовольство подавляющей части населения на контролируемых ими территориях

бывшей Российской империи. «Если подсчитать наш актив и пассив, то

получается самый мрачный вывод: every item you dead against (решительно всё

против нас), - записал в сентябре 1919 г. в своём дневнике управляющий

колчаковским военным министерством барон А.П. Будберг - За нас офицеры, да

и то не все, ибо среди молодежи много неуравновешенных, колеблющихся и

честолюбивых, готовых поискать счастья в любом перевороте... За нас

состоятельная буржуазия, спекулянты, купечество, ибо мы защищаем их

материальные права; но от их сочувствия мало реальной пользы, ибо никакой

материальной и физической помощи от них нет. Всё остальное против нас,

частью по настроению, частью активно.»[8]

При таких обстоятельствах белые режимы уподобились холмам зыбкого

песка. При первых же серьёзных встрясках они расползались, погребая под

собой генералов - диктаторов - смелых и мужественных военачальников, но

никудышных политиков.

Вначале белогвардейцы имели опытные военные кадры. Например, в

деникинской армии находилось около двух третей всех генералов, полковников

и подполковников старой русской армии, в своём большинстве, по словам

самого А.И. Деникина, убеждённых монархистов. Это позволило белым создать в

первые месяцы гражданской войны собственные вооружённые силы почти

полностью на классовой основе. Там преобладали офицеры, юнкера, добровольцы

из имущих слоев населения. Такие части были хорошо организованы, обучены,

дисциплинированы, проявляли стойкость и упорство в боях. Но война

затягивалась, расширялась, и белые генералы были поставлены перед

необходимостью формировать массовые армии - главным образом за счёт

принудительного призыва крестьян. Это неизбежно вело к потере социальной

однородности, к возникновению и обострению антагонизма внутри армий, что, в

свою очередь резко снижало их боеспособность.[8]

Крестьянство не просто отказывалось от службы у белогвардейцев,

дезертировало или сдавалось в плен при каждом удобном случае. Оно охотно

бралось за оружие и обращало его против своих офицеров. «В тылу

разрастаются восстания, - писал тот же барон А.П. Будберг, - а т.к. их

районы отмечаются на 40-вёрстной карте красными точками, то постепенное их

расползание начинает походить на быстро прогрессирующую болезнь. Какой толк

нам в стоянии вдоль линии железной дороги разных союзников, когда весь

организм охватывается постепенно этой красной сыпью.»[8]

Такая картина наблюдалась не только в Сибири, но и в прочих тыловых

районах белых армий.

Всего в партизанском движении участвовало до 300 тысяч человек. Оно в

основном контролировалось подпольными комитетами большевиков под

руководством Москвы (еще в январе 1918 г. при наркомате по военным делам

РСФСР был учрежден Центральный штаб партизанских отрядов, позже

преобразованный в Особое разведотделение). Действовало также немалое число

партизанских формирований, возглавляемых анархистами и эсерами.

У генералов, оказавшихся неспособными проводить эффективную социально-

экономическую политику, оставался единственный метод «наведения порядка» на

подвластных землях - территориях. Источники свидетельствуют, что он

энергично проводился против всех несогласных с действиями белых

правительств в самых разных формах: арестах, безрассудных расстрелах, в

т.ч. заложников, рейдах карательных отрядов и антиеврейских погромах.

«Жестокости были такого рода, - констатировал командующий

американскими экспедиционными войсками в Сибири генерал Гревс, - что они,

несомненно долго будут вспоминаться и пересказываться среди русского

народа».[8]

2.3. Белое движение и интервенты.

Т. к. белое движение носило ярко выраженный национальный, российский

характер, оно вызывало значительные опасения у союзников, которые

преследовали в России свои интересы. Между ними уже были достигнуты

договорённости о сферах влияния в будущей России. Эти же цели преследовала

высадка союзных войск на Севере, Юге и Дальнем Востоке. Участия в боевых

действиях совместно с белыми армиями не было. Но сам факт их высадки

использовался большевистской пропагандой для возбуждения недоверия к белому

движению. Помощь же союзников финансами, вооружениями и обмундированием

носила ограниченный характер и не могла оказать воздействия на ход боевых

действий.[10]

Отношения между двумя этими ведущими антибольшевистскими силами при

внешнем благополучии развивалось весьма драматически. И главная причина

коренилась в различном видении ими будущего Росcии. Правящие круги Антанты

крайне неодобрительно относились к идее белых возродить государство в

границах 1917 г., но вместе с тем их ближайшая цель - свержение

большевистской власти - совпадала. Лидеры белого движения не могли обойтись

без поддержки союзников и поступились, как им казалось, временно -

стратегическими интересами Российского государства, принимая помощь от

интервентов, заключая с ними кабальные военные, политические и финансовые

договоры.

Вот только некоторые факты. В январе 1919 г. Верховный правитель

России А.В. Колчак подписал соглашение, обязывавшее «высшее русское

командование согласовывать ведение операций с общими директивами,

сообщаемыми генералом Жаненом», представителем высшего международного

командования. Последний получил право «производить общий контроль как на

фронте, так и в тылу».[8]

Под вынужденным покровительством А.И. Деникина на Украине работали

торговые и экономические миссии западных стран. Англичане предприимчиво

скупили за бесценок ряд сахарных заводов, примеривались к заводам

чугунолитейным и судостроительным.

Преемник А.И Деникина генерал П.И. Врангель в виде компенсации за

помощь позволил интервентов экспортировать 3 млн. пудов хлеба, сотни тысяч

пудов соли, рыбы, табака, шерсти. США учредили даже специальную комиссию по

эксплуатации богатств Дальнего Востока, откуда шли караваны судов с

награбленным добром. Так за 3 месяца 1919 г. иноземцы вывезли более 3 млн.

шкурок пушнины, много других ценностей. Всего же ущерб, нанесенный ими

хозяйству Дальнего Востока превысил 300 млн. руб. золотом.[8]

Интервенты воспользовались также золотым запасом России, который был

захвачен в Казани эсерами, а затем «наследован» Колчаком (приблизительно 40

тыс. пудов золота и платины).[8]

В обеспечение поставок и займов Верховный правитель официально передал

американцам, англичанам, французам и японцам около 9 тыс. пудов золота в

монетах и слитках. А в сумятице колчаковского разгрома главный

представитель Атланты в Сибири генерал М. Жанен попытался наложить руку

сразу на весь ещё внушительный остаток государственного запаса (21422 пуда

золота) и вывести его из России. Лишь усилия красноармейских частей и

партизан сорвали этот замысел.[8]

В итоге против белого дела оборачивалось и то, что поначалу давало ему

главную силу - блок с зарубежными противниками большевизма.

В ходе гражданской войны этот блок, основанный на началах подчинения и

зависимости, всё ощутимее подрывал позиции российской контрреволюции. Она

поднималась на борьбу под лозунгом единства свободы России, защиты её

суверенитета, попираемого большевистской властью с её бесславным Брестским

миром. Но очевидное намерение белых вождей сыграть на патриотизме русского

народа оказалось обречённым на провал, ибо входило в противоречие с их

собственными делами.

2.4. Белый террор.

Насилие и террор были непременными спутниками многовековой истории

человечества. Россия традиционно относилась к странам, где цена

человеческой жизни была мизерной, а гуманитарные права не соблюдались.

Ленин утверждал, что красный террор в годы гражданской войны в России был

вынужденным и стал ответной акцией на действия белогвардейцев и

интервентов.[2]

В настоящее время получил распространение тезис историка Мельгунова о

том, что белые более, чем красные, пытались придерживаться правовых норм

при проведении карательных акций.

Но правовые декларации и постановления конфронтируемых сторон не

защищали население страны в те годы от произвола и террора. Их не могли

предотвратить ни решения VI Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов

(ноябрь 1918 года), ни постановление ВЦИК об отмене смертной казни (январь

1920 года), ни указания правительств противоположной стороны. И те, и

другие расстреливали, брали заложников, практиковали пытки. Были и у белых

учреждения, подобные ЧК и ревтрибуналам, - различные контрразведки и военно-

полевые суды, пропагандистские организации с осведомительскими задачами,

типа деникинского Освага (отдел пропаганды Особого совещания при

главнокомандующем вооружёнными силами Юга России). Уже первые акты насилия,

проведённые одно-, а затем и двухпартийным советским правительством

(большевики и левые эсеры): закрытие газет, защищавших идеи Февраля, а не

Октября 1917 года, объявление партии кадетов вне закона, роспуск

Учредительного собрания, введение права внесудебной борьбы за власть -

вызвали неприятие многих. Ленин исходил из того, что «польза революции,

польза рабочего класса - вот высший закон»,[3] что только он - высшая

инстанция, определяющая «эту пользу», а потому могущая решать все вопросы,

в том числе и главный - право на жизнь и деятельность. Принципом

целесообразности средств, применяемых для защиты власти, руководствовались

Троцкий, Бухарин и другие: «Пролетарское принуждение во всех своих формах,

начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом

выработки коммунистического человечества из человеческого материала

капиталистической эпохи».[4] В записке Э.М. Склянскому (август 1920 года),

зам. Пред. Реввоенсовета республики, Ленин писал: «...Под видом «зелёных»

(мы потом на них свалим) пройдем 10-20 вёрст и перевешаем кулаков, попов,

помещиков. Премия: 100000 рублей за повешенного».[5]

Каутский утверждал, что рассматривать красный террор как ответную

реакцию на белый - то же самое, что оправдывать собственное воровство тем,

что и другие воруют. Он пророчески предсказал, что «большевизм останется

тёмной страницей в истории социализма».[6]

Страницы: 1, 2, 3