Реферат: Внутренняя политика Екатерины ІІ

«Вы увидите, как в нем для пользы моего государства я ограбила президента Монтескье, не называя его: но надеюсь, что если он с того света увидит мою работу, то простит мне этот плагиат во имя блага двадцати миллионов людей, которое должно от этого произойти. Он слишком любил человечество, чтобы обидеться на меня. Его книга для меня молитвенник». Но и через два года эта работа не была еще готова, и Екатерина так объясняла великому философу, на суд которого она отдавала свой труд, причину этого замедления: «То, над чем я работаю теперь, как я много раз вам говорила, не похоже на то, что я хотела прежде послать вам я больше половины вычеркнула, разорвала и сожгла, и Бог знает, что станется с остальным».

Только к середине 1767 года творение Екатерины было, наконец доведено до конца и напечатано; это был знаменитый Наказ комиссии, которую императрица решила созвать для составления нового Уложения. Последняя страница этого наказа заключала следующие строки:

«Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ на земле; намерение законов наших было бы не исполнено: несчастье, до которого я дожить не желаю!»

Екатерина придавала Наказу огромное значение. При помощи президента Монтескье она рассчитывала произвести настоящую революцию и положить начало новой эре не только в истории России, но и всех европейских народов. Управляемые новыми законами, созданными ею, русские встали бы во главе цивилизованного мира. Но, указывая на автора «Esprit des lois» как на своего единственного помощника в создании этого великого дела, Екатерина умалчивала о другом своем сотруднике, таком же анонимном и невольным, как и Монтескье. Весь Наказ разделен на главы и параграфы, заключающие в себе политические или философские формулы, которые должны были руководить будущими законодателями при составлении ими нового Уложения для России. И из этих пятистах двадцати шести параграфов только половина заимствована у Монтескье; все остальные почти дословно списаны из книги Беккариа « О преступлениях и наказаниях».

Мы имели уже случай говорить о ценности этого произведения Екатерины с точки зрения формы. Что касается содержания, оно отвечало общему характеру идей и стремлений русской императрицы в тот период ее жизни. В нем преобладает либерализм, оптимизм и сентиментальность. Екатерина на каждом шагу взывает к чувству, к патриотизму, к человечности, любви к ближнему. Она говорит «о хорошем установлении, которое воспрещало богатым удручать меньшее их стяжение имеющих»; о «любви к человечеству»; как о «средстве укротительном и могущем воздержать множество преступлений». Такие параграфы встречаются очень часто. От одного, стоящего обособленно, веет даже социализмом. Опасность контраста между богатством и нищетой, так часто сталкивающимися в жизни, обрисована в нем красками, которые удовлетворяли бы самых крайних последователей социалистического учения. Вообще, о равенстве и свободе в Наказе упоминается нередко, так же как и о собственном праве в его столкновениях с правом государственным. Противоположение законов и нравов, преступлений политических и преступлений против нравственности, разница между арестом и заключением в тюрьме доказаны с глубиной, блеском и оригинальностью, свойственными идеям Монтескье и Баккариа. Пытки и квалифицированные казни были заклеймены, как они того и заслуживали. Параграфы 209 и 210 осуждают даже смертную казнь вообще, допуская их лишь в случае государственной необходимости. Тут никакие философы и законоведы не могли бы помешать императрице защитить свой престол от Петров 3 и Иоаннов 6, подлинных или самозваных. Но зато параграф 520 содержит благородные слова, заключающие в себе сущность либеральной политики: «Ласкатели……по вся всем земным обладателям говорят, что народы их для них сотворены. Однако мы ж думаем за славу себе вменяем сказать, что мы сотворены для нашего народа». Но значило ли это, что Екатерина осуждала абсолютизм? Нисколько. Опираясь на того же Монтескье, Екатерина находила, что он считает лучшей формой правления самодержавия и стоит также за сословные преимущества, особенно за привилегии дворянства., как отнеслась Екатерина к третьему сословию? Она дает в Наказе довольно туманное определение. Что же касается крестьян, то она почти вовсе не упоминает о них. Может быть, она боялась откровенно высказаться по этому поводу и, чтобы как-нибудь выйти из затруднения, умолчала о крепостном праве? Это возможно, но, во всяком случае, она едва коснулась его, и притом в очень неопределенных выражениях, которые не могли послужить основанием для новых законов. Мимоходом ею было выражено убеждение, что людей можно обращать в рабство только при крайней необходимости, и сто крепостных следует защищать от злоупотреблений помещичьей власти. Это была теория просвещенного рабства, поставленная в противовес учению о просвещенном деспотизме. И действительно, параграф 260, открыто высказывается против крепостного права.

На теоретическом либерализме Екатерины уже в 1767 году начинают сказываться столкновения ее с действительностью, и стой общественной и политической средою, в которой вращалась императрица. Весь текст Наказа в том виде, как он был напечатан в 1767 году и дошел до нас , имеет вид мировой сделки между собственными идеями Екатерины и посторонними влияниями, заставившими ее много раз переделывать свой труд, что затянуло его на целые два года. Прежде чем послать Наказ Даламберу, Екатерина отдала его на суд нескольким своим приближенным, желая услышать голос русских людей наряду с мнением французского философа. Из докладных записок, написанных по поводу этого законодательного труда, сохранились только заметки: писателя Сумарокова и чиновника Баскакова. Их замечания невольно должны были остановить Екатерину на том пути, куда влекли ее друзья с Запада. Екатерина писала Даламберу, что ее работа уже не походила в 1767 году на то, чем была два года назад. До нас дошло несколько отрывков этой первоначальной рукописи. Читая их, невольно жалеешь, что они пропали для России бесследно. Относительно жгучего вопроса о крепостной зависимости мы читаем в них, например, такие строки: «Великое злоупотребление есть, когда оно(холопство) в одно время и личное и существенное. Всякий человек должен иметь пищу и одежду по своему состоянию, и сие надлежит определить законом. Законы должны и о том иметь попечение, чтоб рабы и в старостях и в болезнях были не оставлены…Когда закон дозволяет господину наказывать своего раба жестоким образом, то сие право должен он употреблять как судья, а не господин…Законы могут учредить нечто полезное для своих рабов имущества и привесть их в такое состояние, чтоб они могли купить сами себе свободу».

Найденные опасными, все эти места были вычеркнуты в окончательной редакции Наказа. Но здесь нужно заметить, что , черпая материал для своей работы у Монтескье и Беккариа, Екатерина заимствовала у них скорее отдельные мысли и статьи, нежели общий дух их учения. Можно сказать, что она смотрела на них с точки зрения философии Вольтера и в то же время сквозь призму практических соображений старых русских консерваторов. Этим и объясняется разнохарактерность ее работы, хотя мысль ее высказана практически везде довольно ясно.

В общем, Наказ был проникнут учением Вольтера об абсолютизме. Та же теория наложила свой отпечаток и на работу комиссии, которая должна была привести в исполнение намерения императрицы.

Да и сама идея Наказа, данная законодателям как готовая канва, выработанная иностранными мастерами, по которой они не имели права вышивать свободно русских узоров, - потому что никто не спрашивал их о русских правах, обычаях и традициях, - желание заменить коллективную волю представителей России индивидуальной воли императрицы - идея чисто вольтерьянская. Поэтому Фернейский патриарх и не придавал никакого значения трудам законодательной комиссии Екатерины. Единственное, что интересовало его в них, это возможность найти здесь подтверждение своим взглядам на веротерпимость. Екатерина писала ему, что в комиссии придется работать представителям различных религий - и христианской, и магометанской, и даже языческой. Воображение Вольтера разыгралось в этом направлении, и ему казалось, что Москва становится центром цивилизации и культуры: ему хотелось бы перенести туда парижскую Сорбонну. Но в отношении законодательства он находил, что Екатерина одна справится с ним лучше, нежели все выборные, взятые вместе.

На первых порах Екатерина относилась к своей комиссии очень серьезно. Мысль о созыве законодательного собрания не была новой. Еще в 1648 году новое Уложение, составленное по приказанию царя Алексея Михайловича, было прочитано и обсуждено в Земском соборе. В 1720 году опять была собрана кодификационная комиссия, в состав которой Петр 1 пригласил даже иностранцев, но работы ее ни к чему не привели. В последние годы великого царя оригинальный мыслитель, достойный звания русского Монтескье, Иван Посошков, совмещавший в себе философа и бесхитростного мужика, говорил о необходимости собрания, в которое вошли бы представители всех общественных классов для составления законов. Вопрос о таком собрании поднимался и в царствования Екатерины 1, Петра 2 и Елизаветы. Но, вопреки обычному порядку вещей - уже одно это характеризует культурный уровень России той эпохи, - все эти попытки встретили сопротивление со стороны самого же народа. Масса населения не хотела придти на помощь государству в работе, предоставляемую до тех пор только правительству. Но Екатерина 2 решила сломить эту косность. Манифест о созвании законодательной комиссии, изданный ею 14 декабря 1766 года, был на этот раз быстро приведен в исполнение. Почти все избирательные округа прислали своих депутатов. Только Малороссия воспользовалась случаем проявить сепаратистские тенденции и уклонялась от выборов. Избирательным собраниям было дано шесть дней для редактирования наказов, и, несмотря на этот короткий срок, работа была выполнена довольно хорошо. Издавна дарованное населению право челобитных подготовило умы в этом направлении. Ведь у всех было столько причин жаловаться! В общем, было составлено около полутора тысяч наказов, из которых две трети принадлежало крестьянам - не крепостным, разумеется, а малороссам и казенным крестьянам; крепостные же, т.е. большинство, не имели голоса. Из этих наказов лишь немногие были написаны в тоне, оправдывавшем воззрение Вольтера на законодательную комиссию, - это были главным образом наказы дворянства. Муромские дворяне, например, заявили, что им не о чем просить и решительно не на сто жаловаться, но остальные знали, что им нужно, и работы для законодателей было подготовлено очень много.

К несчастью, Екатерина упустила из виду, что надо эту работу организовать заранее. Она вспомнила об этом только в апреле 1768 года, т.е. через девять месяцев после открытия комиссии, состоявшегося 31 июля 1767 года.  И правила, изданные ею задним числом, уже не могли помочь делу. Вся работа по составлению проекта нового Уложения перешла в руки подкомиссий (всего их было девятнадцать) и дальше этих подкомиссий не пошла. Что касается самого собрания, то его можно было назвать просто кабинетом для чтения. В нем прочли сперва Наказ, написанный Екатериной, и пролили слезы умиления над его заключительными словами. Правда императрица присутствовала при этом в зале. Затем стали читать наказы. Вопреки ожиданиям, заседания были чрезвычайного мирными. Но зато и прений в прямом смысле этого слова, не было вовсе. Члены собрания высказывали иногда свои замечания по поводу прочитанного, но всегда в виде коллективных записок от целой группы депутатов. Эти записки обыкновенно опаздывали – собрание читало уже другой наказ и утрачивало интерес к предыдущему.

Была, впрочем, основная причина, мешавшая комиссии выполнять свое назначение: большинство ее чинов не имели представления о том, для чего они созваны, и так и не поняли этого до конца. Первые шесть заседаний были посвящены тому, как отблагодарить императрицу за оказанную ею милость народу. Григорий Орлов предложил назвать ее «Великой, Премудрой и Матерью отечества». Екатерина резко осудила эти дебаты. «Я им велела делать рассмотрение законов, - написала она своему маршалу (председателю собрания) Бибикову, - а они делают анатомию моим качествам». Она наотрез отказалась от поднесенного ей титула. Но это не послужило для депутатов уроком. Работа комиссии никак не могла наладиться. Во время прений о правах купечества Лев Нарышкин попросил слова, чтобы прочесть заметку о гигиене. Права купечества сейчас же были забыты, и они больше не вспоминали о правах купечества. Обсуждение другого важного вопроса было прервано одним из членов комиссии, пожелавшим сообщить присутствующим о прекрасном средстве против обмораживания.

Так шла работа законодательного собрания сперва в Москве, а с 1768 года – в Петербурге. Екатерина постепенно разочаровывалась в своей комиссии и, в конце концов, начала открыто ею тяготиться. Она понимала, что заседания ее не привели ни к чему, да и в будущем вряд ли приведут к чему либо. А может быть, императрица уже начинала поддаваться влияниям, и прежде враждебным к ее затее, а теперь, при очевидной бесплодности законодательной работы комиссии, еще громче возвысившим голос? Впрочем, по самому складу своего подвижного ума, Екатерина долго не могла интересоваться одним предметом. Тут же, кстати, была объявлена Турецкая война. И, воспользовавшись этим, маршал Бибиков возвестил 18 декабря 1768 года членам собрания, что ввиду необходимости для большинства из них стать в ряды армии, заседания комиссии, по приказу ее императорского величества, закрываются. Один из депутатов имел наивность спросить, будут ли они возобновлены после заключения мира. Бибиков ответил утвердительно; но в эту минуту, по словам одного современника, в императорской ложе с шумом опрокинулось кресло, раздались шелест шелкового платья и быстрые и гневные шаги удалявшейся императрицы: это был ответ Екатерины.

И действительно, вопрос о новой сессии законодательной комиссии никогда больше не поднимался… Впоследствии Екатерина пыталась было повернуть общественное мнение в пользу своей незадачливой комиссии 1767 года: она написала Гримму 20 лет спустя:

«Мое собрание депутатов было потому так неудачно, что я им сказала: «Вот вам мои взгляды, а вы скажите мне свои жалобы: где башмак жмет вам ногу? Постараемся помочь делу; у меня нет никакой системы, я хочу только общего блага: оно составляет мое собственное. Будем же работать; составляйте проекты, следите за тем, как они продвигаются вперед». И они стали просматривать, собирать материалы, говорить, мечтать, спорить, а ваша покорная слуга слушала их, глубоко равнодушная к тому, что не вело к общественной пользе и благу».

Но на каких основаниях Екатерина считала законодательную комиссию, не сумевшую дать ни одного закона, удачной, сказать довольно трудно. Фридрих 2, конечно, расточал по поводу ее Наказа похвалы, а Берлинская академия призвала даже августейшую законодательницу в свое лоно. В Париже адвокат Блонд написал в 1771 году памфлет против Мопу, озаглавленный «Парламент, поддерживаемый русской императрицей» и состоявший из цитат, взятых из Наказа. Но, в общем, Европа отнеслась к комиссии для составления Уложения очень холодно. Послы иностранных держав, находившихся в Петербурге, оценили труды ее по заслугам. Англичанин Генри Ширлей называл их «простой шуткой». Но Наказ Екатерины все таки имел успех, хотя и совершенно неожиданный- издание его было запрещено во Франции.

В течение следующих восьми лет турецкая война, раздел Польши и борьба с Пугачевым отвлекли Екатерину от дальнейшей деятельности на пути, куда ее «счастливая звезда», очевидно, не хотела за нею следовать. Наступили годы торжествующего произвола - слово было предоставлено пушкам, грозным приказам и кнуту. В сентябре 1773 года петербургский генерал-полицмейстер Чичерин, жестоко высек нескольких человек и в их числе – слуг высокопоставленных лиц. Вице-канцлер князь Голицин принес на него жалобу Екатерине за своих лакеев. «Я не делаю никакой разницы между моими подданными; почему же вы хотите, чтобы Чичерин ее делал?» - ответила ему Екатерина. Это была ее новая манера понимать равенство.

Околот 1777 года во внешней политике России наступило временное затишье, и Катерина опять вернулась к мысли о внутреннем переустройстве своего государства; но прежнего увлечения у нее уже не было.

«Моя легисломания идет у меня с грехом пополам, - писала она Гримму. – Иногда я вспоминаю прежние взгляды, но у меня нет больше общего плана преобразования, где все приходилось так хорошо и так чудесно укладывалось одно концом вверх, другое концом вниз- в одну рамку…Не знаю, в чем тут вина: в самом деле или в моей голове, но я подвигаюсь вперед медленно; это у меня какая то изнурительная продолжительная лихорадка, без порыва….»

По письмам Екатерины, относящимся к этому времени, видно, что она уже успела отказаться от многих заблуждений прошлых лет; она проникла в суть вещей и поняла, как должно вырабатываться законодательство страны. Посылая ей свое сочинение «Цена справедливости и гуманности», Вольтер думал, что оно послужит основанием для русского Уложения о наказаниях и что за какие – нибудь сто луидоров любой чиновник может составить по нему новый свод законов для России. Нет, не так это делается, писала Екатерина по этому поводу своему поверенному Гримму…. «Надо черпать в сердце, в опыте, в законах и нравах народа, а не в кошельке».

В 1779 году она приступила к изучению датских законов, «чтобы узнать, почему в этой стране, по словам Тристама Шанди, все люди благоразумны; как ни ломай себе голову, ни к чему в них не придерешься». Но законы Дании далеко не привели ее в восторг; она чувствовала, что у нее «засыхает от них мозг». «Все здесь предвидено; следовательно, никто сам не мыслит и все действуют как бараны. Хорошо образцовое произведение искусства! Я предпочла бы бросить в огонь все, что, по вашему выражению, я перевернула вверх дном, нежели создавать прекрасные законы, которые порождают отвратительную породу пошлых и глупых баранов».

Все относящееся к области законоведения интересовало Екатерину до конца ее жизни, а сама она законодательствовала постоянно, но «урывками». Так, в 1787 году, во время пребывания в Киеве, она издала закон против дуэлей, к которому был присоединен целый ряд высоконравственных сентенций в духе «Подражания Христу». Но к этому общему делу преобразования России, о котором она мечтала прежде и начало которому хотела положить в 1767 году, она уже не возвращалась. Наряду с другими побочными причинами на это была одна основная:дело преобразования следовало начать с начала, т.е. с уничтожения крепостного права, а это казалось ей теперь невозможным.

К чести Екатерины нужно все - таки признать, что этот капитальный вопрос дольше и больше других занимал ее. Еще в бытность свою великой княгиней она составляла проекты, - правда мало приемлемые к делу, - освобождения крестьян от крепостной зависимости. Она вычитала где то фантастическую историю одновременного освобождения рабов в Германии, Франции, Испании и других странах, совершившегося будто бы по предписанию церковного собора, и задалась наивно вопросом: может ли собрание русского духовенства привести в России к такому же благотворному результату? Достигнув власти, она положила начало великой реформе, преобразовав положение монастырских крестьян, приписанных к церковным имениям, отошедшим в казну: они должны были выплачивать небольшую подать, а все, что заработали бы сверх того, становилось их собственностью; за известную сумму они могли даже совсем откупиться на волю и получить свободу ценою своего труда. Это была, безусловно, прекрасная идея. Но осуществление ее встретило немало препятствий: монахи, лишенные имущества, превращались в нищих. По расчетам маркиза де Боссе, они имели теперь не больше восьми рублей на человека в год; им приходилось побираться по дорогам, и упадок православного духовенства, больное место современной России, бесспорно, мог явиться результатом екатерининской реформы. Но зато около миллиона крестьян вышло на волю, или почти на волю. Это было уже недурным началом. Екатерина рассчитывала, что следующий шаг будет сделан уже ее законодательной комиссией. Но здесь ее ждало разочарование. Самый ее Наказ подвергся большому сокращению в отношении крестьянского вопроса. Масса крепостного крестьянства не имела даже своих представителей в собрании, и если в комиссии поднимали вопрос о крепостном праве, то лишь для того, чтобы решить, кто может им пользоваться. Все хотели иметь своих крепостных: и купцы, и духовенство, и даже казаки, стремившиеся завоевать свои былые привилегии. Это настроение законодательного собрания, высказывавшегося с такою открытою враждебностью к гуманитарным мечтам Екатерины, сильно раздражало ее. Сохранились любопытные записки, написанные по этому поводу ею собственноручно:

«Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет… Все, что следует о рабе, есть следствие сего благоугодного положения и совершено для скотины скотиною и сделано».

Но члены комиссии не читали этих заметок, а если бы и прочли их, то все равно не изменили бы своих понятий и чувств. Екатерина со всех сторон встречала сопротивление, и ей становилось не под силу с ним бороться. Еще в 1766 году она предложила Вольному-экономическому обществу, основанную и находившимся под ее покровительством, премию за решение вопроса, какое право имеет землепашец на ту землю, которую обрабатывает в поте лица. Было прислано сто двадцать ответов на русском, французском, немецком и латинском языках, премия в тысячу червонцев была присуждена Беарде де Лабеи, члену Дижонской академии. Но тринадцатью голосами против трех Вольное-экономическое общество не разрешило его труд к печатанию.

Страницы: 1, 2, 3