Курсовая работа: Гвардия в декабрьские дни 1825 года

Лотман в конце 1940-х гг., еще будучи студентом Ленинградского университета, обнаружил в Отделе рукописей Публичной библиотеки, среди бумаг масона Невзорова, «Краткие наставления Русским Рыцарям» — программный документ Ордена русских рыцарей, — считавшийся утраченным. Из этой находки в дальнейшем выросло монографическое исследование Общества русских рыцарей и творчества его лидера М.А. Дмитриева-Мамонова. От исследования этой преддекабристской организации Лотман перешел к изучению раннего декабризма. Для него характерно изучение декабристов на широком фоне общественных и литературных процессов первой четверти XIX в.

В отличие от своих предшественников, писавших о либерализме декабристов, Лотман показал, что либерализм Александровской эпохи не был единым и более того внутри самого декабристского либерализма существовали различные течения. Исследование Лотмана о Вяземском и декабристах фактически стирало грань между идеологией декабризма и современными им либеральными течениями. Фактически подтверждалась концепция Гуковского о декабризме как широком идейном и культурном явлении, охватывающем эпоху в целом.

В том же духе стирания граней между декабристами и либералами Александровской эпохи написаны и работы В. В. Пугачева. В ряде своих статей, составивших докторскую диссертацию «Из истории преддекабристской общественно-политической мысли», Пугачев нарисовал широкую картину развития либеральных идей в России первой четверти XIX в., на фоне которой специфика декабристкой идеологии не может быть четко выделена. В то же время Пугачев всегда был последователем оксмановской трактовки декабристской революционности. Для того чтобы примирить возникающее противоречие, исследователь так называемый преддекабристский период продлил до начала 1820-х гг., когда были образованы Южное и Северное общества.

Исследователи раннего декабризма особое внимание уделяли Кишиневской управе Союза Благоденствия и деятельности ее лидера генерала М.Ф. Орлова. На его примере предпринимались попытки раскрыть суть декабристского замысла военной революции. К этим проблемам в свое время обращался С. Н. Чернов в связи с выступлением Орлова на Московском съезде Союза Благоденствия. По мнению историка, Орлов после того, как Московский съезд отверг его предложения двинуть дивизию из Кишинева на Петербург, отошел от тайного общества в связи с женитьбой на дочери генерала Н.Н. Раевского. Продолжая исследования Чернова, Пугачев доказал, что генерал отнюдь не отошел от дел. Формальное неучастие в тайном обществе не помешало ему начать готовить свою дивизию к восстанию. Наблюдения Пугачева получили подкрепления в результате одного любопытного открытия С.С. Ланды, прочитавшего по-гречески свидетельство историка Филимона, младшего современника греческого восстания 1821. Филимон сообщал о том, что Орлов собирался силами своей дивизии оккупировать Молдавию, отложиться от России и начать в качестве молдавского господаря войну против русского правительства.

Заметным событием в декабристоведении начала 1960-х гг. стало появление монографии С.Б. Окуня «Декабрист Лунин». Подспудный интерес к этой незаурядной во всех отношениях личности существовал давно. В 1920-е гг. С. Я. Штрайхом были опубликованы отрывки из его сочинений. Окунь впервые воссоздал полную биографию Лунина, показал его роль в тайном обществе и сделал ценные текстологические замечания к его сочинениям. При этом историк старался обходить острые углы. Он сознательно умолчал о такой важной стороне жизни Лунина, как католицизм. Подробно анализируя взгляды своего героя он затемнил его личностные качества, особенности поведения и т. д. Поэтому книга Окуня скорее пробудила, чем удовлетворила читательский интерес к Лунину.

Всего через восемь лет, в 1970 г., вышла новая книга об этом декабристе. Вместе с ней в декабристоведение вошел Н.Я. Эйдельман, по праву считающийся самым ярким исследователем декабристов. Эйдельман в полной мере оценил декабристов как живых людей. Его Лунин — это человек наделенный уникальным внутренним миром. Слова Окуня об «узнике с гордой поднятой головой» под пером Эйдельмана обросли плотью и кровью. Феноменальный успех этой и других книг и статей Эйдельмана о декабристах объясняется не только незаурядным писательским талантом автора, но тем, что в условиях брежневской казенщины 1970—1980-х гг. он сумел приблизить декабристов к ментальности советской интеллигенции, ищущей отдушин в заповедных уголках отечественной культуры. Эйдельман стал творцом очередного декабристского мифа. Мифологизируя декабристов как свободолюбивых, независимых людей, в высшей степени наделенных способность мыслить и творить, он ставил их вне как революционной, так и либеральной легенды.

Примерно в этом же плане, но с более точных научных позиций о декабристах в 1970-е гг. писал Ю. М. Лотман. Он сделал поведение декабристов предметом семиотического описания и показал как почерпнутые из книг идеалы свободы и образцы высокого служения отечеству, пронизывая сознание членов тайных обществ, воплощались ими в практические дела. «Если поэзия декабристов,— пишет Лотман, — была исторически в значительной мере заслонена творчеством их гениальных современников — Жуковского, Грибоедова и Пушкина, если политические концепции декабристов устарели уже для поколения Белинского и Герцена, то именно в создании совершенно нового для России типа человека вклад их в русскую культуру оказался непреходящим и своим приближением к норме, к идеалу напоминающим вклад Пушкина в русскую поэзию»[2].

1985 (полуюбилейный) год восстания декабристов принес читателю очень интересную книгу ленинградского историка и писателя Я. А. Гордина «События и люди 14 декабря». В увлекательной художественной, но в то же время и научной манере, автор не только воссоздал полную картину событий 14 декабря, но и рассмотрел его с различных сторон. Обычно историки, описывая восстание, смотрели на его ход глазами восставших. Гордин же реконструировал эти события глазами не только самих декабристов, но и Николая I, и великого князя Константина Павловича, и петербургского генерал-губернатора М.А. Милорадовича. Гординым впервые внятно было сказано то, что Милорадович 14 декабря, и в предшествующие этой катастрофе дни, разыгрывал собственную партию и отнюдь не был на стороне Николая I.

Наиболее значительным событием в декабристоведении конца 1970—1980-х гг. стало издание продолжающейся до сих пор иркутской серии «Полярная звезда», включающей в себя важнейшие источники как по движению декабристов, так и по их пребыванию в Сибири. Эта серия, насчитывающая на сегодняшний день свыше двух десятков томов стала существенным дополнением к все еще продолжающейся серии следственных дел. Благодаря энтузиазму иркутских декабристоведов, в первую очередь недавно скончавшемуся С. Ф. Ковалю, в распоряжении исследователей есть достаточно полные собрания текстов М. А. Фонвизина, В.Ф. Раевского, С.П. Трубецкого, В.И. Штейнгейля, Н.В. Басаргина, Н.И. Лорера, П.А. Муханова, А.Ф. Бригена, А.В. Поджио и др. В 1990-е гг. в декабристоведении наступило затишье и, как всегда в такие периоды, появилась иллюзию изученности вопроса. Исследовательский интерес достиг наименьшей отметки за всю историю изучения декабристов. Но длилась такаяситуация недолго, и уже на рубеже столетий начался новый этап декабристоведческих штудий, во многом стимулированный широко отмечавшимся пушкинским двухсотлетним юбилеем, почти совпавшим со 175-летием восстания на Сенатской площади. В центре современного декабристоведения стоит продолжающееся издание научного альманаха «14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография», выходящее по инициативе петербургских историков П. В. Ильина и С. Э. Эрлиха. В настоящее время вышло 7 выпусков. В предисловии к первому выпуску составители декларировали свое намерение вернуться и продолжить блестящие традиции декабристоведения 1920-х гг.

Появление на свет первых выпусков этого издания показало всю иллюзорность изученности декабристского движения. Самым удивительным было, пожалуй, то, что до сих в архивах хранятся оставшиеся неизвестными многим поколениям декабристоведов источники, публикация которых заняла достойное место на страницах издания. Сборники «14 декабря 1825 года» несомненно издание поколенческое. Оно не может, да и не должно повторять уже пройденных путей декабристоведения. Но его страницы открыты для ученых всех возрастов, желающих внести свою лепту в изучение декабризма. Поэтому там можно встретить имена самых разнообразных исследователей от патриарха отечественной историографии С. О. Шмидта до делающих в науке первые шаги.

И тем не менее при всей ориентированности на традиции у современного декабристоведения есть свои существенные особенности. Понимая, что даже самое предварительное подведение итогов попросту невозможно, попробуем выявить некоторые специфические тенденции современной науки о декабристах. Прежде всего следует отметить отсутствие идеологического диктата, висевшего над декабристоведением с момента его зарождения до конца 1980-х гг. Дело здесь не только в том, что современные историки декабризма получили свободу писать о декабристах в соответствии с источниками без оглядки на современную конъектуру, но и в том, что вся предшествующая история изучения декабризма предстала перед взорами современных исследователей как насквозь мифологизированная. Так это или не так в действительности — вопрос, требующий особого разговора и выходящий далеко за рамки обзорной статьи. Важно то, что большинство современных исследователей видят свою задачу в демифологизации движения. Одним из путей здесь является изучение самого процесса мифологизации декабризма. Этой проблеме была посвящена интересная кандидатская диссертация С.Е. Эрлиха «Декабристская легенда» Герцена, в которой автор выявляет мифилогические истоки герценовских представлений о декабристах.

Понимая, что мифологизированным оказалось не только движение, но и сам термин декабрист современные исследователи вновь развернули полемику о том, кого считать декабристом. Современный исследователь П.В. Ильин разработал новые критерии, позволяющие, по его мнению, установить принадлежность к движению того или иного лица. «В настоящем исследовании,— пишет автор, — “единицей учета” (или критерием определения участника декабристского движения) является достоверное свидетельство о причастности к тайному обществу, принадлежащее осведомленному лицу—участнику тайного общества, заговора и восстаний декабристов, либо человеку, фиксирующему такого рода свидетельств»[3]. Не вступая в полемику по существу данного вопроса, отсылаю читателя к упомянутой выше статье «Термин «декабрист» в истории русской культуры», где, как представляется, убедительно показана принципиальная невозможность дать однозначную дефиницию понятию «декабрист». Между тем книга П.В. Ильина представляет бесспорную ценность как наиболее полный на сегодняшний день свод данных о персональном составе декабристских организаций.

Исследователи уже давно предполагали, что устоявшаяся парадигма декабристских организаций: Союз Спасения, Союз Благоденствия, Северное и Южное общества, иногда дополняемые Орденом русских рыцарей, Военным обществом — далеко не отражает реальную картину развития тайных организаций в Александровской России. В таком виде данная схема сложилась в ходе Следствия и закрепилась в «Донесении Следственной комиссии». В результате произошла мешанина того, что было на самом деле с тем, что было привнесено следствием. В частности, Н. Д. Потапова обратила внимание на то, что сами декабристы не знали ни Северного, ни Южного общества. Оба эти названия были придуманы следователями.

Подобного рода нестыковки, а также отсутствие четких представлений о самом феномене тайного общества вызвал необходимость заняться этой проблемой. В работах Т. Н. Жуковской декабристские организации рассматриваются как составная часть русских и европейских тайных обществ конца XVIII — первой четверти XIX вв. Фундаментальное исследование, посвященное тайным обществам в России, принадлежит В. М. Боковой. В ее монографии впервые собраны и проанализированы с современных научных позиций все дошедшие до нас сведения о тайных обществах, существовавших в России в первой трети XIX в. Характерно, что и Жуковская, и Бокова эпоху тайных обществ не связывают с движением декабристов. Наоборот само движение они рассматривают в рамках этой эпохи, которая начинается задолго до войны 1812 г. и продолжается на протяжении нескольких лет после разгрома декабристского движения. Монография Боковой не ограничивается простым описанием существовавших обществ. Ей удалось за разношерстной картиной более чем 150 общественных организаций разглядеть их единство как культурного феномена. Она убедительно показала, что говорить об идеологии обществ, даже если речь идет о декабристских организациях неправомерно. Различий между обществами подчас было меньше, чем различий между взглядами членов одного и того же общества. Поэтому говорить о специфике декабристских тайных организаций крайне сложно в виду отсутствия ясного представления о том, какие именно организации следует считать декабристскими. Особенности декабристской ментальности стали объектом исследования М.П. Одесского и Д.М. Фельдмана. Этой проблеме посвящена значительная часть их совместной монографии «Поэтика террора». Определяя террор как «способом управления социумом», авторы ставят своей задачей реконструировать «не только “террористическую” ментальность в целом, т. е. “логику террора”, но и “поэтику террора” Что предполагает, по выражению Р. Кербера “семантический подход к истории”, т. е. исследование конструкций и терминов, используемых носителями “террористического” менталитета — на каждом историческом этапе». Авторы монографии, как представляется, верно определяют декабристскую ментальность как террористическую. Какими бы высокими принципами ни руководствовались люди, готовящие военную революцию, оказавшись у власти, они неизбежно должны были бы предотвращать все попытки интерпретировать их действия как нелегитимные. Поэтому страх, нагнетаемый на социум, стал бы для них единственным эффективным административным ресурсом.

Сам же феномен военной революции получил новую интерпретацию в фундаментальных исследованиях О.И. Киянской. О том, что декабристы были сторонниками военной революции, наподобие испанской 1820 г., историки декабристского движения писали давно. Но при этом никто не задумывался над тем, что стояло за самой идеей военной революции, и главное, на какие средства она должна была производиться. Эти вопросы впервые в полной мере были поставлены и в значительной степени разрешены в исследованиях Киянской, благодаря целому ряду сделанных ею сенсационных архивных находок. Исследуя финансовые документы 2-й армии, хранящиеся в Военно-историческом архиве, Киянская вскрыла причастность ко многим финансовым махинациям командира Вятского полка и лидера Южного общества П.И. Пестеля. Она, пришла к выводу, что пестелевский замысел военной революции лишь в минимальной степени был связан с тайным обществом. Декабрист замышлял крупномасштабную акцию, предполагающую движение всей 2-й армии, дислоцирующейся вдоль юго-западных границ империи, на Петербург. Киянская впервые в историографии убедительно показала, как готовился этот проект, каковы были источники его финансирования, и даже реконструировала возможный маршрут движения войсковых соединений. В этот заговор были втянуты десятки, а то и сотни различных чинов 2-й армии. Многие их них, особенно высший генералитет, даже не подозревали, какими сетями опутал их  Пестель, через руки которого шли огромные денежные суммы, так и не доходившие до места их официального предназначения. Продолжая распутывать клубок непростых финансовых махинаций декабриста, Киянская по-новому осветила и роль декабриста А.П. Юшневского в тайном обществе. «Историографическая судьба» этого «директора» Южного общества парадоксальна. Нельзя сказать, что он принадлежит к числу «забытых» или «неизвестных» декабристов. Его имя часто мелькает на страницах источников, без упоминания о нем не обходится ни одно более-менее масштабное исследование по истории движения декабристов. И между тем — не только ни одного монографического исследования, но даже ни одной развернутой характеристики, ни одного четкого суждения о его роли и месте в декабристском движении в литературе не обретается. Этот пример как нельзя лучше показывает ограниченность возможностей традиционного идеологизированного декабристоведения. Киянской первой пришел в голову, казалось бы, совершенно очевидный ответ. Он генерал-интендант, и этим все сказано. В его руках были сосредоточены финансы, материальная часть всей армии с ее запасами продовольствия, обмундированием и т. д., одним словом всего того, без чего армия и шага не могла бы ступить в случае восстания. Архивные находки лишь подтвердили первоначальную гипотезу Киянской, и роль в структуре тайного общества скромного с идеологической точки зрения интенданта стала совершенно понятной. Новаторские исследования Киянской по Южному обществу ждут своего продолжения. Они заставляют и по-иному отнестись к событиям в Петербурге в декабре 1825 г. Закулисная сторона восстания на Сенатской площади, несмотря на постоянно растущее множество исследований на эту тему, все еще остается скрытой. Но всё же можно констатировать непрерывно растущий интерес к декабристкой проблематики. Это и послужило для меня толчком к проведению параллели между гвардейцами и декабристами так как всё же действующими лицами с обеих сторон явились почти исключительно, чины русской гвардии. Но всё же из-за массовости разносторонних мнений историков по поводу декабристского движения и роли в нём гвардии, невозможно разобраться, что все-таки произошло 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, если не знать, что именно было задумано декабристами, на каком плане они остановились, что именно надеялись совершить. На существующей и доступной исторической базе я попытаюсь проследить и разобраться какую же все-таки роль сыграла именно гвардия и на какие группировки произошло её разделение.

 

Глава 1.

Общий обзор состояния русской гвардии к декабрю 1825 г.

Рассматривая вооруженное столкновение, в которое вылились внешним образом события 14 декабря 1825 г. в Петербурге, нельзя не учесть, что действующими лицами с обеих сторон явились почти исключительно, как тогда их назвали бы, "чины императорской российской гвардии"[4]. Русская гвардия того времени имела совершенно определенные организацию и состав и во многом отличалась от прочих частей русской вооруженной силы. События 14 декабря могли вылиться в те формы, в которых они протекли, лишь при определенном составе, организации и настроениях тогдашней петербургской гвардии. Поэтому здесь уместно дать краткую сводку данных об общих основах организации и состава гвардии императора Александра I, оставленной им в наследие своему преемнику. Гвардия, как вид военной организации, являлась одновременно и отрядом телохранителей главы государства - дворцовой стражей и отборною частью войска - последним решающим резервом на поле сражения, образцом для организации и обучения прочих войск, а также рассадником и школой командного состава всего войска. Первыми частями русской гвардии были петровские "потешные" - Преображенский и Семеновский полки и Бомбардирская рота. Анна Иоанновна добавила полки - Измайловский и Конный. В этом составе гвардия оставалась до Павла, если не считать мелких команд казаков, гусар и егерей, основанных при Екатерине II. Павел I, влив своих намуштрованных гатчинцев в состав избалованных и распущенных екатерининских гвардейцев, с настойчивостью и даже жестокостью добился стройной организации и доведенной до тонкости вымуштрованности своей гвардии. Что касается ее состава, то при Павле он увеличился не так значительно. Небольшие команды кавалергардов, гусар, казаков, артиллеристов и егерей были развернуты и получили законченную строевую организацию в виде Кавалергардского, Гусарского и Казачьего полков и Артиллерийского и Егерского батальонов. Главным, хотя внешне и мало отмеченным, преобразованием характера гвардии к началу XIX века явился окончательный отказ от комплектования общего солдатского состава гвардии дворянской молодежью, будущими армейскими офицерами, и предъявление к гвардейскому солдату не только всех требований, обычных для армейского, но даже значительно повышенных и более строгих. Свержение Павла не изменило систему. Его сыновья всецело унаследовали болезненную страсть отца к плац-параду и с увлечением предавались личной муштровке войск. Главным объектом этой мучительной плац-парадной выучки являлась, конечно, гвардия, лично руководимая как августейшими инструкторами, так и пересаливавшими в своем стремлении им угодить помощниками, среди которых история запечатлела такие фигуры, как Аракчеев и герой семеновской истории Шварц. В первую половину царствования Александра еще сказывалось смягчающее течение, особенно яркое в его шефском Семеновском и в Кавалергардском полках, рассадниках будущих декабристов. Если изменился со времен Павла солдатский состав гвардии, то среда гвардейских офицеров оказалась более устойчивой. Правда, в гвардию влилось немало офицеров гатчинского типа, особенно балтийцев, но господствовал все же еще тип гвардейского офицера-барича, воспитанного, отчасти, в екатерининских традициях дворянского достоинства. Крутая реакция правительства после 1814 года сильно отразилась на военном обиходе и особенно на обучении и быте гвардии. Усилились разрыв, недоверие и затаенная враждебность правительства и гвардейского начальства, с одной стороны, и гвардейской офицерской массы, с другой. Стремление правительства тверже забрать в руки гвардию путем замены прежних просвещенных и популярных командиров гвардейских полков грубыми, исполнительными и нерассуждающими фронтовиками аракчеевской школы не дало желаемых результатов. История 1820 г. в Семеновском полку, выведенном из терпения грубостью и жестокостью командира нового типа, Шварца, раскассирование этого любимого полка Александра, рассылка в армейские полки семеновских офицеров, внесших в них революционные искры, вывод гвардии из Петербурга в Виленскую губернию на длительный 15-месячный политический карантин в 1821 – 1822 годы и закрытие масонских лож, наполненных гвардейским офицерством, - лишь придали новую энергию движению и загнали его в подполье, дальше от глаз правительства. Так было с офицерством. Что касается гвардейских солдат, то и они по составу и подбору, а в особенности по условиям службы значительно отличались от армейских. После наполеоновских войн были проведены новые правила комплектования гвардии отборными солдатами армейских полков по очень сложной системе. Наиболее заслуженные в боях, лучшие по поведению и видные солдаты армейских полков ежегодно отбирались в гренадерские и кирасирские полки, и уже из этих отборных армейских полков лучшие солдаты отбирались в гвардию. Иногда допускался отбор прямо из армейских полков, из кантонистов и из рекрут. Отбор самый тщательный производился как специально посылавшимися доверенными гвардейскими офицерами, так и самими командирами армейских полков под строжайшей их ответственностью. Прибывавшие на пополнение гвардии солдаты осматривались и проверялись лично государем или великими князьями. Признанные неудовлетворительными нередко отсылались обратно за счет командира, а неудачный выбор мог испортить всю карьеру такого начальника. Естественно, что к концу 1825 г. солдатский состав гвардии представлял редкий подбор наиболее заслуженных ветеранов, проделавших войны с Наполеоном, Турцией и Финляндией. На настроение солдатских масс гвардии громадное влияние оказал ряд общих причин, а именно:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8