Психоактивные растения как феномен в культуре

это поместили в Список номер 1 — категорию, наиболее ограничительную и

контролируемую в США, — сделав дальнейшие исследования почти невозможными.

Ибогаин и по сей день остается почти неизученным.

То, что нам известно о культе ибоги, все взято из полевых наблюдений

антропологов. Выжимки корня растения принимают в прямо-таки громадных

количествах. Фанги считают, что они узнали этот народный способ во время

многовековых миграций, когда жили по соседству с пигмеями, научившими их

духовной силе, пребывающей в бвити. В коре корня Tabernanthe iboga

содержится психоактивный компонент этого растения. Согласно “рецепту”

фангов, нужно съесть “много грамм коры” для того, чтобы “открыть голову”.

Меньшие количества эффективны и для всех прочих целей, которые ставит перед

собой то или иное лицо.

Растительные галлюциногены - катализаторы использования языка.

Влияние галлюциногенов в пище было более чем психологическим.

Растительные галлюциногены, возможно, были катализаторами для всего, что

отличает нас от других высших приматов, для всех психических функций,

которые мы ассоциируем с понятием человека. Наше общество больше, чем

другие, найдет эту теорию трудной для восприятия, поскольку мы превратили

экстаз, достигаемый фармакологически, в табу. Подобно сексуальности,

измененные состояния сознания для нас — табу, потому что они осознанно или

неосознанно ощущаются сопряженными с тайнами нашего происхождения, с тем,

откуда мы и как нам быть на том пути, на котором мы находимся. Подобные

переживания размывают границы и угрожают порядку господствующего

патриархата и власти общества, так как они — безумное выражение “эго”. Но

рассмотрим, как растительные галлюциногены могли стать катализаторами

использования языка — самой уникальной человеческой деятельности.

В галлюциногенном состоянии у человека возникает несомненное

впечатление, что язык обладает объективным и зримым измерением, которое

обычно скрыто от нашего внимания. Язык в этой ситуации переживается,

видится, точно так же, как мы обычно видели бы свой дом и привычное

окружение. Фактически наша обычная культурная среда в переживании

измененного состояния, верно, опознается как нечто вроде баса-волынки в

непрестанном лингвистическом деле по объективированию воображения. Иными

словами, сконструированная коллективно культурная сфера, в которой мы

живем, является воплощением нашего коллективного языкового намерения.

Наша способность к формированию языка может активизироваться через

мутагенное влияние галлюциногенов, действуя непосредственно на органеллы,

связанные с оформлением и генерированием сигналов. Эти органеллы находятся

в определенных структурах мозга, как, например, зона Брока, которые

регулируют формирование речи. Иначе говоря, открытие клапана,

ограничивающего сознание, вызывает словесное выражение — так, будто слово —

это некая коагуляция смысла, ранее ощущаемого, но оставшегося невыраженным.

Этот активный импульс говорить — “выхождение слов наружу” — ощущался и

описывался в космогониях многих народов.

Связь между грибами и языком блестяще предвосхитил Генри Мунн в своем

очерке “Грибы языка”.

Язык является экстатической деятельностью смыслоозначивания. При

опьянении грибами легкость, свобода, удачность выражений, на которые

становишься способен, таковы, что дивишься словам, рожденным из соединения

намерения выразить с материалом переживания. Спонтанность, которую

высвобождают грибы, не только перцептуальная, но и лингвистическая. Для

шамана это — будто само существование высказывается через него[5].

Растения ведьм.

Мы, люди Запада, — наследники совершенно иного понимания мира. Утрата

связи с дао означала, что психологическое развитие западной цивилизации

стало заметно отличаться от восточной. Запад был устойчиво сосредоточен на

“эго” и на боге “эго” — идеале монотеизма. Монотеизм является, по существу,

проявлением стереотипа патологической личности, спроецированного на идеал

Бога: стереотипа параноидального, собственнического, одержимого властью

мужского “эго”. Это не тот бог, какого вы пригласили бы на пикник в саду.

Интересно и то, что этот западный идеал — единственная формулировка

божества, которое нигде в теологическом мифе не соприкасается с женщиной. В

Древнем Вавилоне ан был в паре со своей супругой Инаной; греческая религия

приписывала Зевсу жену, множество других супруг и дочерей. Эти небесные

пары типичны. Только у бога западной цивилизации нет ни матери, ни сестры,

ни женщины-супруги, ни дочери.

Индуизм и буддизм сохранили традиции технических методов экстаза,

включающих, как это выражено в “Йога сутре” Патанжали, “светоносные травы”,

и ритуалы этих великих религий дают широкий простор для выражения и оценки

женского начала. Печально, но западная цивилизация страдала длительным,

упорным разрывом социосимбиотической связи с женским началом и тайнами

жизни органической, которые можно познать через шаманское использование

галлюциногенных растений.

Современная религия на Западе — это какой-то набор социальных шаблонов

или набор забот, сосредоточенных на особой моральной структуре и

представлении о долге. Современная религия редко представляет собой какой-

то опыт отстранения “эго”. С 60-х годов распространение культов транса и

танцев типа “диско” и “рэгги” являет собой неизбежное и здоровое

противодействие той повсеместно умирающей форме религиозного выражения,

которое принято в западной культуре и в культуре высокого технического

уровня. Связь между рок-н-роллом и психоделиками — связь шаманская; транс,

танец и опьянение.

Прошедшие века отличаются подавлением женского начала и познания

природного мира. Церковь позднего средневековья, предпринявшая великое

сожжение ведьм, стремилась приписать всю магию и возникновение психических

расстройств дьяволу. По этой причине она запрещала пользоваться растениями

типа дурмана, беладонны и аконита в ночных действиях практикующих

ведовство. А использоваться они могли широко: в летучих притираниях и

магических мазях, которые составлялись из корней и семян дурмана, из частей

этого растения, богатых алкалоидами тропана, вызывающими бредовое

состояние. Когда снадобье накладывалось на тело ведьмы, оно вызывало

состояние крайнего психического расстройства и бреда. Трактовка этой темы

Гансом Бальдунгом не оставляет сомнений в том ужасе перед иным, который

проецировался средневековым умом на образ женщины в состоянии опьянения. Но

в отчетах инквизиции центральная роль растений никогда не выделялась. В

конце концов, церковь совершенно не была заинтересована в такого рода

дьяволе — фигуре настолько слабой, что он, дабы устраивать свои козни,

вынужден полагаться на простые травы. Дьявол должен быть достойным

противником Христа, а, следовательно, почти равным.

Мы вынуждены допустить, что роль изменяющих состояние ума растений в

некоторых полетах ведьм не только не акцентировалась, но по определенной

причине даже замалчивалась. Если бы этого не делалось, то естественное

объяснение подобных феноменов само собой бы пришло на ум как нечто

действительно предложенное цитируемыми здесь врачами, философами и магами —

такими, как Порта, Вейер и Карданус. Тогда дьяволу досталась бы лишь весьма

скромная роль, а то и вовсе никакой. Если бы ему отвели роль всего лишь

карнавального фокусника, вызывающего в голове у ведьм обычные иллюзии, он

не мог бы выполнять предназначенную ему функцию, а именно функцию

могущественного врага и соблазнителя рода христианского[6].

Культ сомы.

Никакая история растений и народов не может претендовать на полноту

без всестороннего обсуждения таинственного культа древних индоевропейцев —

культа сомы. Индоевропейцы были кочевыми народами, чей первоначальный дом

являлся предметом ученых споров. Они были связаны с патриархатом,

колесницами и приручением диких лошадей. С индоевропейцами связывалась и

религия, основанная на использовании волшебно-пьянящей сомы.

Сома — это сок, выжатый из набухших волокон какого-то растения, также

называемого сомой. В текстах как бы подразумевается, что сок этот очищали,

пропуская через войлочный фильтр, а затем (в отдельных случаях) смешивали с

молоком. Вновь и вновь на разный лад мы обнаруживаем связь сомы с

символикой и ритуалами, относящимися к крупному рогатому скоту и

скотоводству в целом. Идентичность сомы не установлена.

Самые ранние духовные писания индоевропейских народов — “Веды”.

Наиболее известной из них является “Ригведа” — собрание около 120 гимнов

соме: растению и богу. В самом деле девятая мандала “Ригведы” полностью

представляет собой своего рода гимн, восхваляющий это магическое растение.

В дозороастровой религии Ирана сома обозначается понятием “хаома”.

Названия “сома” и “хаома” — разные формы одного и того же слова —

происходят соответственно от корней “su” (санс-кр.) и “hu” (авест.) со

значением “выжимать жидкость”.

Потребление саумы (сомы), возможно, было единственным признаваемым в

иранской религии средством узреть существование менога до наступления

смерти; во всяком случае, это единственное средство, признанное в

литературе зороастризма... и, как мы видели, средство, используемое

Ормаздом[7], когда он желает сделать существование менога видимым для

живых. В древней иранской литературе имеется мало свидетельств занятия

медитативной практикой, которая могла бы способствовать развитию

альтернативных нефармакологических средств для такого видения. В Иране

видение духовного мира не считалось возникающим просто милостью Божьей или

как награда за святость. Из очевидной роли, какую саума играла в ритуалах

инициации, явствует, что переживание результатов ее действия, то есть

видение существования менога, должно быть, когда-то требовалось от всех

жрецов (или предшествующих им шаманов).

Микено-минойская цивилизация.

Мы, возможно, никогда не узнаем точно, какую роль играли в минойском

мире галлюциногенные грибы и растения. Многое могло измениться по

прошествии почти четырех тысячелетий, и из исследований Кереньи и других

ученых нам известно, что поздняя микено-минойская цивилизация была больше

зачарована опием, чем психоделическими растениями.

Можно предполагать, что к концу позднего минойского периода опий

стимулировал способность к видениям и вызывал их, что ранее достигалось без

опия. Искусственно вызываемый опыт трансценденции по своему характеру был

способен на время заменить опыт первоначальный, подлинный. В истории

религий периоды “сильнодействующих лекарственных средств” обычно

встречаются в тех случаях, когда уже не удовлетворяют более простые методы.

Опий был созвучен со стилем минойской культуры и помогал сохранять ее.

Когда же минойская культура пришла в упадок, потребление опия постепенно

сошло на нет. Для этой культуры была характерна атмосфера, которая в

конечном счете требовала такого “сильнодействующего средства”. Стиль

минойского “биоса” явно заметен в том, что я назвал “духом” минойского

искусства. Дух этот совершенно непостижим без опия.

Открытость минойского общества в отношении включения опия в свои

религиозные ритуалы является показателем определенной готовности связывать

экстаз и поиск измененных состояний сознания с растительными алкалоидами.

Следовательно, это серьезный аргумент в пользу того, что первоначально

могли использоваться другие растения.

Конопля.

Ни одно растение не было постоянным спутником человечества дольше, чем

конопля. Семена конопли и остатки веревок из нее находили в самых древних

слоях многих стоянок Евразии. Конопля, имеющая прародиной самое сердце

Центральной Азии, распространилась по всему миру с помощью и при посредстве

человека. Ее завезли в Африку очень давно, а приспособленные к холоду виды

конопли путешествовали с первопроходцами, перекинувшими сухопутный мост в

Новый Свет. Благодаря своему всеобщему распространению и приспособляемости

к любой среде, конопля оказала большое влияние на социальные формы и образ

человека в культуре. Когда смолу растения конопли собирают в темные липкие

комочки, действие их можно сравнить с действием галлюциногена, если это

снадобье съесть. Это классический гашиш.

Тысячи наименований, под которыми конопля известна на сотнях языков,

свидетельствуют не только об истории ее культуры и ее широчайшем

распространении, но и о ее влиянии на формирующую язык способность

поэтической души. Кунубу — так называют ее в одном ассирийском письме,

датируемом исследователями 685 годом до н. э.; примерно сто лет спустя о

ней упоминают как о каннапи — от греческого и латинского корня cannabis.

Она же — банг, бенг и бандж; она же — ганджа, гангика и ганга. Аса у

японцев, дагга — у готтентотов; она же — кейф, киф, керп и ма. В одном лишь

американском сленге появилось невероятное количество названий конопли. Еще

до 1940 года, то есть до того, как она стала составной частью общей

культуры белых, конопля была известна как muggles, mooter, reefer, greefa,

griffo, Mary Warner (Мария Упредительница), Mary Weaver (Мария-ткачиха),

Mary jane, Indian hay (индийское сено), loco weed (бешеная гравка), love

weed (любовная травка), joy smoke (дымок радости), giggle smoke (смешливый

дымок), bambalacha, mohasky, mu, moocah. Подобные наименования были своего

рода мантрами ориентированного на эмпирику религиозного подкласса

поклонников веселой зеленой Богини[8].

Гашишу несколько тысяч лет, хотя неясно, в какие именно времена люди

начали собирать и концентрировать в таком виде смолу конопли. Курение

продуктов конопли — самый результативный и быстрый способ достижения ее

эффекта — пришло в Европу довольно поздно. Фактически само курение

появилось в Европе лишь после того, как Колумб возвратился с табаком из

своего второго путешествия в Новый Свет.

В какой степени стиль и образ жизни целой культуры может быть окрашен

отношениями и допущениями, порожденными действием определенного

психоактивного растения или вещества? Идея о том, что архитектурные стили и

дизайн Махал-Дели или Исфасана Х века в какой-то мере вдохновлены гашишем,

имеет определенный смысл. Есть кое-что и в идее о том, что алкоголь

опосредовал развитие социальных форм и культурного имиджа феодальной

Европы. Эстетические предпосылки и стили являются показателем тех уровней и

видов понимания и осознавания, которые санкционируются обществом. Всякая

завязанность на какое-то растение приведет к тенденции выделять одни

моменты и умалять другие.

Проявления вкуса и руководимое эстетикой личное выражение являются

обычно анафемой для “сдвинутого” умонастроения культур владычества. В таких

культурах с отсутствием любых живых традиций потребления растений,

растворяющих социальную обусловленность, подобные проявления обычно

считаются прерогативой женщин. Мужчин же, которые сосредоточивают свое

внимание на этих моментах, часто принимают за гомосексуалистов, так как они

не следуют общепринятым канонам мужского поведения, принятым моделью

владычества. Длинные волосы у мужчин с появлением в США марихуаны в 60-х

годах были прямо-таки наглядным примером притока явно женских ценностей,

сопровождающих потребление растворяющего границы “эго” растения. Истеричная

реакция на столь небольшое изменение привычных нравов обнаружила всю

неуверенность и чувство страха, испытываемых мужским “эго” в присутствии

любого фактора, который мог бы способствовать восстановлению значения

партнерства в человеческих отношениях.

Сегодня конопля вполне может оказаться первым наиболее

распространенным сельскохозяйственным продуктом Америки. Это один из самых

стойких аспектов великого парадигмального сдвига, который я называю здесь

“возрождением Архаичного”. Он показывает, что врожденное стремление к

восстановлению психологического равновесия, олицетворяющего партнерское

общество, нелегко сдержать, если оно отыщет верный путь. Что касается

конопли, то все, что делает ее враждебной ценностям современных буржуа, как

раз и внушает любовь к возрождению Архаичного. Она ослабляет влияние “эго”,

оказывает смягчающее действие на потребность конкурировать, заставляет

усомниться в авторитетах и укрепляет понимание того, что социальные

ценности имеют лишь относительное значение.

Ни одно средство не может соревноваться с коноплей в ее способности

удовлетворять прирожденную жажду растворения границ, свойственного

Архаичному, и тем не менее оставлять нетронутыми структуры обычного

общества. Если бы все алкоголики стали потребителями марихуаны, все

потребители “крэка” перешли на марихуану, а все курильщики курили бы только

коноплю, то социальные последствия “проблемы наркотиков” выглядели бы

совершенно иначе.

Кофе и чай.

Из чисто практических целей, мы можем сказать, что чай, кофе и какао

были завезены в Англию одновременно в 1650 году. Впервые за всю свою

историю христианская Европа нашла альтернативу алкоголю. Все три завезенных

продукта — стимуляторы, все завариваются горячей кипяченой водой, что

освобождало от серьезной тогда проблемы болезней, передающихся через воду;

и все три требуют обильного количества сахара. Мода на сахар способствовала

потреблению кофе, чая и шоколада, которые в свою очередь способствовали

потреблению сахара. И популярность новых стимуляторов возрастала в тех же

колониях, которые оказались весьма прибыльными благодаря производству в них

сахара. Чай, кофе и какао предлагали возможность смены возделываемых в

колониях культур, а, следовательно, и большую экономическую стабильность,

как для колоний, так и для метрополии.

К 1820 году в Европу ежегодно импортировались тысячи тонн чая (плюс

еще примерно 30 миллионов фунтов, потребляемых одним только Соединенным

Королевством). Чай для европейского рынка с середины XVIII до начала XIX

века поставлялся из китайского приморского города Кантона. Закупщикам чая

не позволялось проникать вглубь страны, они не были посвящены ни в какие

детали разведения и выращивания этого растения. Как пишет Хобхауз, “весь

исторический юмор в отношении Европы состоит в том, что почти два века

товар импортировался с расстояния в полмира и что выросла огромная

индустрия, включающая в себя 5% всего крупного отечественного производства,

но тем не менее никто ничего не знал о том, как выращивать, готовить или

смешивать чай”.

Опий и табак.

Не многие растения могут заявить права на такие сложные и тесно

переплетенные с людьми отношения, какие имеют опийный мак и табак. Оба

растения играют главную роль в поведении, связанном с чрезвычайно высоким

уровнем пристрастия, что сокращает жизнь и обременяет общество медицинскими

и финансовыми заботами. Тем не менее, общая позиция в отношении этих

растений едва ли может быть иной. Опий нелегален в большей части нашего

мира. Зоны, где произрастает мак, являющийся источником сырого опия, строго

контролируются космическими спутниками с фотообзором, и ежегодно планы

развития производства опия в мире тщательно изучаются правительствами,

чтобы рассчитать, какую долю бюджета выделить на лечение пристрастия, на

внешние усилия по искоренению и внутренние — по запрещению продуктов

очищенного опия, таких, как морфий и героин.

Табак же, напротив, наверное, наиболее широко потребляемый на земном

шаре растительный наркотик. Ни один народ не признал курение табака

незаконным, и действительно, любая страна, которая попыталась бы сделать

это, оказалась бы в конфликте с одним из самых могучих из когда-либо

существовавших международных наркотических концернов. Однако бесспорный

факт, что курение табака является причиной преждевременной смерти миллионов

людей: рак легких, эмфизема и болезни сердца тесно связаны с курением.

Табак к тому же вызывает пристрастие не меньше, чем героин, почитающийся

самым сильным наркотиком. Когда об этом факте заявил ведущий хирург США

Эверетт Куп, на него обрушилась целая буря насмешек и издевательств,

поднятая ведущими американскими табачными компаниями и бессчетным числом их

приверженцев-потребителей.

В начале XIX века опий оказал влияние не только на политику торговых

империй на Дальнем Востоке, но и — совершенно неожиданное — на эстетические

формы и стиль европейской мысли. В каком-то смысле европейское общество

пробуждалось от нарциссической занятости возрождением классицизма и

оказывалось как бы зрителем на соблазнительно метафизическом и эстетически

экзотическом банкете, проводимом Великим Тюрком из оттоманов, — банкете,

главным аперитивом которого было опийное видение.

В связи с этим невозможно не упомянуть здесь о Томасе Де Квинси.

Подобно Тимоти Лири в 1960-х годах, Де Квинси способен был прекрасно

передать визионерское действие того, что он испытал. Для Де Квинси это было

действие, заключенное в маковом лабиринте. Он умел передавать опийное

видение с той утонченной меланхолией, которая типична для эпохи романтизма.

Почти небрежно, как говорится, “одной левой” создал он в своих “Исповедях

одного англичанина — потребителя опия” культурный имидж, “Zeitgeist” (дух

времени — нем.) переживания опийного опьянения и своего рода метафизику

опия. Он придумал форму “наркотической исповеди” — важнейшего жанра

последующей литературы, навеянной наркотиками. Его описания восприятия мира

потребителем опия являются непревзойденными.

Кокаин – белый ужас.

Подобно героину, кокаин — современный наркотик высокой чистоты,

выделенный из растения с долгой историей традиционного потребления.

Тысячелетия обитатели горных влажных лесов Южной Америки хранили те

культурные ценности, которые способствуют ритуальному и религиозному

потреблению продукта питания и стимулятора — коки.

Местные жители районов, где традиционно культивировали и потребляли

коку, непременно скажут вам: “Кока не наркотик, это — пища”. И в

значительной степени это так и есть. Потребляемые самостоятельно дозы

молотой коки содержат значительный процент ежедневно требуемых витаминов и

минералов.[9] Кока — также сильное средство, подавляющее аппетит.

Невозможно оценить важность этих факторов, не понимая ситуации, касающейся

наличия белков в лесах Амазонки и на нагорьях Анд. Случайный путешественник

может предположить, что пышная растительность тропического леса означает

изобилие плодов, съедобных семян и корней. Однако это не так. Конкуренция

за доступные ресурсы белка настолько жестока среди тысяч видов жизни флоры

и фауны джунглей, что почти все годные к употреблению органические

материалы фактически уже встроены во взаимосвязь живых систем. И

проникновению человека в такую среду очень поможет растение, подавляющее

аппетит.

Конечно, подавление аппетита — это всего лишь одна характерная

особенность потребления коки. Важна и другая характеристика —

стимулирование. Среда влажных тропических лесов — трудное место для

обитания. Сбор пищи и сооружение укрытия часто требуют перенесения большого

количества материала на значительные расстояния. И зачастую мачете —

единственный инструмент, пригодный для того, чтобы как-то пробиться сквозь

непроходимые заросли.

Для культуры древних инков в Перу, а впоследствии для местного

населения и колонистов-метисов кока была богиней, чем-то вроде отголоска в

Новом Свете белой богини Грейвса Левкотеи. Знаменательно, что богиня Мама

Кока в виде девушки, предлагающей спасительную ветку коки испанскому

завоевателю, рельефно изображена на фронтисписе классической “История коки

— божественного растения инков” У. Голдена Мортимера .

Заключение.

Психоактивные вещества с незапамятных времен были частью галактики

культуры. И только с появлением технологий, способных очищать и

концентрировать активные компоненты растений и растительных препаратов,

вещества эти отделяются от общей ткани дел культуры и вместо этого

становятся своего рода бичом.

В каком-то смысле наша проблема — это не проблема психоактивных

веществ, а проблема управления нашей технологией. Ожидает ли нас в будущем

появление новых синтетических веществ, в сто, а то и тысячу раз более

способных вызывать пристрастие, чем героин или крэк? Ответом будет

абсолютное “да”, если мы не осознаем и не исследуем присущую человеку

потребность в химической зависимости, а затем не отыщем и не одобрим какие-

то пути выражения этой потребности. Мы открываем, что человеческие существа

— творения химической привычки, с тем же ужасным недоверием, с каким

викторианцы открыли, что люди — создания сексуальной фантазии и

одержимости. Этот процесс встречи с самими собой как с видом — необходимое

предварительное условие создания более гуманного общественного и природного

порядка. Важно помнить, что приключение такой встречи с собой не начинается

с Фрейда и Юнга и ими не кончается. Аргумент, старательно развиваемый в

этой книге, состоит в том, что следующая ступень в деле понимания себя

может возникнуть лишь тогда, когда мы учтем нашу врожденную и законную

потребность жить в атмосфере, богатой психическими состояниями, вызываемыми

по своей воле.

Список литературы.

Теренс Маккенна «Пища Богов» Издательство Трансперсонального

Института, Москва 1995

http://www.nagualism.ru

-----------------------

[1] См. Mircea Eliade, Shamanism: Archaic Techniques of Ecstasy (New York:

Pantheon: 1964)

[2] Dennis McKenna and Terence McKenna, The Invisible Landscape (New York:

Seabury Press. 1975),

[3] Eliade (1959).

[4] А. Ноffer and H. Osmond. New Hope for Alcoholics (New York: University

Boors, 1968)

[5] Henry Munn. “The Mushroom of Language”, in Michael J. Harner, ed.,

Shamanism and Hallucinogens (London: Oxford University Press, 1973).

[6] Hans Peter Duerr, Dreamtime: Concerning the Boundary between Wilderness

and Civilization (Oxford: Basil Blackwell, 1985).

[7] Ормазд — более поздняя форма имени Ахура-Мазды.

[8] См.:- Robert P. Walton, Marijuana: America's New Drugs Problem

(Philadelphia: J. B. Lippincott, 1938),

[9] James A. Duke, David Aulik. and Timothy Plowman. “Nutritional Value of

Coca”. Botanical Museum Leaflets of ????????????????????????†????Harvard

University 24:6 (1975)

Страницы: 1, 2