Правовой нигилизм и пути его преодоления

В завершении моего исследования хотелось бы сказать, что право – вещь

чрезвычайно многогранная и сложная, это действенное оружие, сила которого,

зависит от того, в чьих руках оно находится.

Несомненно прав был Кант, когда говорил, что: «право может служить как

средство ограничения произвола, так и средством попрания свобод

человека»[4].такой же точки зрения придерживался другой немецкий философ

Иеринг, утверждавший, что право является благом, но в злых руках оно может

превратиться во всеобщую трагедию. С этим трудно не согласиться.

Одновременно надо учитывать, что нельзя все беды сваливать лишь на право.

«Несомненно, пишет Матузов – право обладает большой силой, но не

максимальной, оно не всесильно»[5]. Тем самым Н.И. Матузов уберегает

читателей от проявления правового идеализма – другой крайности, которая

диаметрально противоположна правовому нигилизму. Правовой идеализм в

принципе также опасен для правопорядка и законности. Он состоит в том, что

праву ошибочно приписывается слишком большая роль в обустройстве

общественной жизни – правовые идеалисты считают, что достаточно принять

хорошие законы и все пойдет, как по маслу, наступит правопорядок и

законопослушание во всем. Однако это далеко не так – ведь еще Ш. Монтескье

отмечал, что хороших законов еще не достаточно для улучшения жизни, нужны

действенные механизмы их реализации. Поэтому правовые идеалисты, не увидев

реального улучшения жизни после принятия «хороших законов», которые из-за

тысяч различного рода препятствий все никак не могут вступить в действие,

разочаровываются в праве и постепенно смещаются на позиции того же самого

правового нигилизма. Вот почему нежелателен ни правовой нигилизм, ни

правовой идеализм, а в отношении человека к праву должна быть, говоря

языком Горация, «aurem mediakridas» (т.е. «золотая середина»).

2. Исторические и литературные аспекты правового нигилизма.

Советская правовая наука подчеркивала, что такое негативное и даже во

многом пагубное явление как правовой нигилизм было свойственно лишь

буржуазным правовым системам; советское же право было незнакомо в принципе

с этим самым нигилизмом. Сказанное в данном научном издании где-то было

верным, но только в том плане, что русскому праву нигилизм и не мог быть

свойственен в той степени, в какой он присутствовал в зарубежной

юриспруденции в силу различного отношения в этих системах к праву как

таковому. В то время, как в буржуазных государствах право считалось в

качестве «основы основ», укрепление и совершенствование его было

первостепенной задачей, одной из главных целей деятельности общества и

работы общественной мысли было построение развитого гражданского общества и

совершенного правового государства, которое работало бы на благо личности.

Основным средством для этого опять же были совершенные законы и действенные

правовые нормы. Существовала концепция, согласно которой государство

создаёт право, которое впоследствии это государство связывает широкой

системой норм, сетью запретов и дозволений. В общем, роль права тут было

трудно переоценить. Всё это не могло не сказаться на современном состоянии

законности и правопорядка так называемых развитых капиталистических стран –

прежде всего государств Западной Европы. На настоящий момент проблема

правового нигилизма в них либо не существует вовсе, либо она настолько мала

и незначительна, что не стоит того, чтобы обращать на неё сколько-нибудь

пристальное внимание. Население этих стран соблюдает законы, как принято

говорить, «не за страх, а за совесть», т.е. люди следуют предписанию норм

права не потому, что за их неисполнение следует ответственность различного

рода, а потому, что «так требует закон», потому, что «так надо» (dura lex,

sed lex). Разумеется, что рядовым гражданам пример законопослушного

поведения подаёт их правительство – именно на высших чиновников, на их

образ жизни и поведение смотрят люди при решении вопросов, как поступить в

той или иной ситуации. Первенство на этом фоне без сомнения принадлежит

Германии – в этой центральной европейской стране не только обыватели

неукоснительно следуют «букве закона» (не говоря о более общественно

опасных деяниях – немцы никогда не переходя улицу на красный свет (даже при

отсутствии автомобилей) и не мусорят на улицах (может быть в этом секрет их

чистоты)), но эта же «буква закона» является обязательной и для правителей.

На недавнем примере разбирательства с денежными махинациями бывшего

канцлера ФРГ Гельмута Коля мы можем убедиться, что там действует формула (к

сожалению часто мёртвая у нас) «все равны перед законом и судом». А

недавняя попытка импичмента американскому президенту Б. Клинтону говорит

нам о том, что и за Тихим океаном на Североамериканском континенте

законность стоит на высоте. Царящая в западноевропейских странах обоюдная

правовая вежливость дает несомненные плоды: граждане своим законопослушным

поведением как бы подают пример друг другу.

К сожалению, у нас с правопорядком и правосознанием граждан (высокий

уровень которых только что был рассмотрен мною в странах Запада) не всё так

гладко и спокойно. Те годы, которые наше государство шло «по пути

социализма» и наш народ усиленными темпами строил «светлое будущее

коммунизма», наложили неизгладимый отпечаток на всю отечественную

юридическую науку и ещё более углубили пропасть, разделяющую уровни

правосознания в России и Европе. Всё это, в конечном счёте базировалось на

догмах учения Маркса и Ленина, – именно в трудах этих разработчиков

классической идеи коммунизма и социалистического государства с всеобщим

равенством и обобществлением средств производства активно

пропагандировалась идея о том, что в будущем государстве всеобщего

равенства праву вообще и правовым нормам в частности будет отводиться едва

ли второстепенная роль, а на более поздних этапах становления

коммунистического общества предполагалось отмирание всей отечественной

правовой системы целиком «за ненадобностью» (за этим предполагалось

осуществить отказ от государства как особого способа организации публичной

власти). Сухие нормы закона предполагалось заменить на более действенные

требования и предписания «пролетарского самосознания» и «пролетарского

правосознания». Но как показало время (которое, как известно, является

самым лучшим и беспристрастным арбитром) эти честолюбивые стремления так и

остались лишь красивыми мечтами. Недаром народная мудрость гласит: «Благими

намерениями вымощена дорога в ад»,– никакой новой пролетарской

квазигосударственной структуры создано не было, государство не только не

отмерло, а наоборот всесторонне окрепло, всячески усилило свои позиции, а

впоследствии стало попросту тоталитарным (т.е. вмешивалось практически

вовсе сферы деятельности общества в целом и каждого индивида в

отдельности). Что касается права, то оно в общем-то также осталось жить, но

ему был нанесён просто-таки непоправимый урон. Ведь долгое время право

считалось временным явлением, своего рода атавизмом «тёмного прошлого», на

смену ему вот-вот должно было прийти то самое «революционное

правосознание», о котором писал Ленин. Поэтому нет ничего удивительного,

что частенько на законы и прочие правовые нормы многие большевики смотрели

не как на нечто священное и обязательное к исполнению, а как на пережиток,

оставшийся от царских времён, попросту говоря как на обыкновенные каракули

и поступали соответственно: т. е. Не так, как было прописано в том или ином

нормативном акте, а как подсказывали им их «пролетарская совесть» и

коммунистическое чутьё». Было даже введено такое понятие как «революционная

целесообразность», при этом предполагалось, что если буква закона говорит

одно, а революционная целесообразность вкупе с пролетарским правосознанием

подсказывает другое, то поступать следовало согласно последним двум,

закрывая при этом глаза на требования закона. Нетрудно догадаться, что для

развития и роста правового нигилизма это самая что ни на есть благодатная

почва – по всей стране буйным цветом плодилась революционная

целесообразность, которая зачастую превращалась в обыкновенный беспредел и

беззаконие. Часто решение важнейшего вопроса, иногда и жизнь человека

находились в руках того или иного комиссара и его «правосознания»; от того,

в какую сторону повернёт он свою «целесообразность» зависели жизни многих

людей (часто решение подобных вопросов превращалось в обыкновенное сведение

личных счётов). В конце 30-х годов ситуация ещё более усугубилась: с одной

стороны действовала Конституция СССР 1936г., которая была одной из наиболее

демократичных и гуманных в мире, а с другой стороны государство захлестнула

волна жесточайших репрессий, общество задыхалось в тяжком смраде доносов и

недоверия, органы НКВД ощущали себя полновластными хозяевами в стране (хотя

их сотрудники нередко попадали под жернова собственной репрессивной машины

– как правило, всплески ведомственных чисток были после смены руководителя

НКВД (за годы репрессий ими соответственно были Ягода, Ежов и Берия). Все

эти факты, точнее сказать, все эти безобразия лишь укрепляли людей в мысли

о том, что закон законом, а как там наверху решат, так и будет.

Последующие годы застоя (не считая короткой хрущёвской оттепели,

которая всё же породила гордое, свободолюбивое поколение «шестидесятников»)

никак не способствовало искоренению правового нигилизма в нашей отчизне и

он всё рос, укреплялся и внедрялся в повседневную жизнь всё в большей и

большей степени. Коротким проблеском промелькнуло правление Ю. Андропова,

который своими знаменитыми чистками показал, что порядок пусть даже

элементарный, но всё же правовой, навести можно всегда. Затем дело

совершенствования законности было продолжено в эпоху знаменитой перестройки

М.С. Горбачёвым. К чему это привело всем хорошо известно – Горбачёв своими

полумерами, своей нерешительностью только усугубил и без того непростую

проблему низкого правопорядка: он то говорил о верховенстве права, то

устраивал, «кровавые разборки» в Закавказье и Прибалтике. Закончилось же

всё это весьма плачевно – немалое количество людей, воспользовавшись

пробелами в праве, нелегально заработали гигантские барыши, а 15 союзных

республик на вполне законных конституционных основаниях воспользовались

своим правом рецессии Конституции 1977г., и государства СССР не стало.

Дальнейшая (уже российская) история показывает, что на данном этапе

развития правопорядок и законность и без того слабые были приведены вовсе в

плачевное состояние, а правовой нигилизм вырос до небывалых размеров.

Несовершенные законы, отсутствие механизмов их реализации, отмывание

огромных средств за рубежом, получение гигантских сверхприбылей в обход

государства, бурное развитие «черного рынка», многочисленные пирамиды,

простое разворовывание государственных финансов вконец подорвали веру в

закон и правопорядок. В самом деле, как может поверить в «равенство всех

перед законом и судом» человек, месяцами не получающий свои тяжким трудом

заработанные гроши и наблюдающий за 2 новыми русскими», швыряющие деньги

направо и налево (ведь ещё О. Бальзак говорил: «За каждым большим

состоянием кроется преступление»). О какой законности и о каком

правопорядке можно вести речь, когда люди в открытую обсуждают, какой из

чиновников что приобрёл из недвижимости и транспорта (стоимость которых

подчас в несколько тысяч раз превосходит оклады владельцев). Недаром

говорят, что рыба гниёт с головы – у людей возникает вопрос: «Если им можно

нарушать закон, то почему нельзя нам?», и они нарушают, пусть не в таких

объёмах и масштабах, но они попирают требования закона, тем самым

укрепляясь в своём нигилизме. Но подробнее об этом поговорим позже, а

сейчас зададимся вопросом: Почему так происходит? Почему на Западе одно, а

у нас диаметрально противоположное? Неужели же мы настолько самобытны, что

и здесь нам нужно повторять всё с «точностью до наоборот»? Правильно ли

будет говорить, что в этом виновато целиком и полностью наше тёмно-красное

коммунистическое прошлое, взрастившее в стране цвет беззакония и нигилизма?

А может быть, коммунисты лишь укрепили уже возникшее явление, может этот

самый нигилизм возник уже до них, а потом просто развился, попав на

благоприятную почву «революционной законности»? Тогда где же искать начало

его возникновения, откуда он взялся на земле русской и где искать корень

зла под названием «правовой нигилизм». Чтобы ответить на этот вопрос, я

предлагаю перенестись во вторую половину XIX века и проанализировав

некоторые произведения философской и литературной мысли, посмотреть, какое

отражение они получили в произведениях века XX.

Американский исследователь общественной мысли в России А. Валицкий,

работавший на территории Российской Империи во второй половине XIX века

говорил, что праву как феномену объективной действительности в нашей стране

не повезло. Валицкий говорил, что в России право отвергалось «по самым

разным причина: во имя самодержавия или монархии, во имя Христа или Маркса,

во имя высших духовных ценностей или материального равенства»[6].

У большинства людей, прочитавших эту фразу, первая реакция, как

правило, однотипна – это категорическое несогласие. Но если вдуматься в

слова этого знаменитого исследователя, то нельзя не согласиться. Что они

содержат в себе рациональное зерно (как принято говорить, cum grano salis

(лат)).

С одной стороны, в конце XIX века был произведён ряд крупных

юридических преобразований с использованием довольно развитой и совершенной

правовой техники (например, судебная реформа 1864 года), в России того

периода постепенно сложилась сильная юридическая наука на уровне самых

высоких мировых стандартов, а юридические профессии приобретали всё больший

вес в обществе. Но, с другой стороны, ни в одной стране мира не было

столько идеологических течений, отмеченных печатью антиюридизма, а в лучшем

случае – безразличия к праву. Попытаюсь конкретизировать данное

утверждение.

Консерваторы и демократы.

Отмечая принципиальное сходство исторических судеб России и Запада,

представители консервативного крыла общественной мысли (так называемые

славянофилы) считали, что России свойственно строить свою жизнь на началах

нравственных, религиозных и (говоря современным языком) патерналистических.

Запад же, по их мнению, больше тяготел к «механическому юридическому

устройству», предпочитая путь «поклонения государству». В то время как в

Европе активно формировались выдержавшие затем испытания временем публичное

и частное право, представители славянофильской ориентации настаивали на

том, что русский народ необычайно самобытен, это «народ негосударственный»

(К.С. Аксаков), право и конституция ему не нужны в принципе как таковые.

И.С. Аксаков, поддерживая точку зрения своего старшего брата, предрекал

скорую гибель так называемых «правовых государств», говоря: «Посмотрите на

Запад. Его народы увлеклись тщеславными побуждениями, поверили в

возможность правительственного совершенства, наделали республик, настроили

конституций и обеднели душой, готовы рухнуть каждую минуту». Известный поэт-

сатирик того времени изложил взгляды многих славянофилов в шутливо-

стихотворной форме:

«Широки натуры русские.

Нашей правды идеал

Не влезает в формы узкие

Юридических начал».[7]

Разумеется, несмотря на внешний (с точки зрения современности) абсурд

данных высказываний к ним нельзя относиться поверхностно. Было бы большой

ошибкой видеть в славянофильстве лишь причуды групп консерваторов,

пытавшихся заменять заимствованные в русский лексикон слова с запада на

исконно русские аналоги (например, «калоши» на «мокроступы»). Ведь

необходимо учитывать, что проблема эта намного глубже на самом деле, чем

может показаться неопытному исследователю на первый взгляд. Раздвоенность

русской общественной мысли на западников и славянофилов (антизаконников) –

её constanta. И в последующем плоть до наших дней на идеологической арене

постоянно присутствовали различные варианты, предлагавшие стране особые,

«самобытные» пути развития и при этом, что особенно важно для нынешнего

исследования, при «распределении ролей» в общественной и государственной

жизни, макеты и планы которых предлагались, право почти всегда оказывалось

«на задворках» (в самых лучших случаях праву отводилась второстепенная

роль).

Если же обратиться к левому крылу общественной мысли, представителем

которого является, например, такой выдающийся мыслитель прошлого века как

А.И. Герцен, то можно увидеть, что в нашей литературе эти учения

характеризовались как демократические и передовые (см., например, «Историю

политических и правовых учений», М.83г., стр.357), но было ли в этих

взглядах правовое начало? Вообще, понятие «политико-правовое учение»

неточно тем, что возводит в ранг правовых и такие учения, в которых право

или отсутствует, или предстаёт в качестве придатка, подчас достаточно

жалкого, к взглядам на государство, политику, власть. Рассматривать мысль

как придаток политической, как справедливо отмечал в своей работе главный

научный сотрудник Института государства и права РАИ, доктор юридических

наук, профессор В.А. Туманов, – «примерно то же самое, что видеть в праве

лишь инструмент государства и политики»[8].

Отдавая должное борьбе А.И. Герцена с самодержавно-крепостническими

устоями, его критике российской отсталой государственности,

административного произвола и т.п., нельзя же видеть, что осуждение

существующего порядка отнюдь не сопровождалось у него должной оценкой

созидательной роли и потенциала права. Ведь именно А.И. Герцену принадлежит

высказывание: «Русский, какого бы звания он ни был, обходит и нарушает

закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же

поступает правительство».[9] Тем не менее взгляды Герцена отнюдь не

отмечены юридико-мировоззренческими установками о роли права и закона.

Скорее наоборот.

Само собой, я не собираюсь обвинять революционных демократов в

юридическом нигилизме. Вместе с тем развитию правосознания общества в плане

повышения престижа и закона их «политико-правовые учения» не очень-то

способствовали, особенно с учётом революционных призывов «к топору».

Напрасно это обстоятельство замалчивается в современной литературе (хотя

раньше оно освещалось ещё более скудно).

Хотя в программных документах народнических организацией («Земля и

Воля», «Народная воля»), так же как и позднее в программах социал-

революционеров и социал-демократов, содержался ряд демократических

требований, тем не менее можно утверждать, что в целом идеология и практика

народничества (так же как идеология и практика социал-революционеров и

социал-демократов) невысоко оценивали право. Всё, что было связано с правом

интересовало их в той мере, в какой это способствовало или, наоборот,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5